А ломать себя - раньше надо было. Только глупый я был тогда. Или умный больно. По большому счёту, никто себя не ломает. Ломают извне, пока не сломаешься. А то, что у них ломкой зовётся - это не ломка, а реструктуризация. Разные в человеке струнки. Одни звенят, другие отдыхают. Но со временем жизнь звеневшие струны приглушит, по другим забряцает. А у меня струны легитимных регистров не звучат. Нет их, вроде.
Те же, что звучат, не находят резонанса. Вот и ихние струны во мне не резонируют.
Смердяков, который косит под Ивана Карамазова.
Я ищу себе адекватную форму.
...Конрад проснулся от непривычного звенящего стука. В окно стучали - призывно, приказно. Конрад кое-как влез в порты, пригладил пятернёй остатки волос - и трясущимися пальцами не сразу отодрал шпингалеты, всей силой навалившись на примёрзшую раму. Под окном стоял Поручик.
- Как жисть, господин Мартинсен?
- Служу Стране Сволочей. Который час, ваше благородие? - неслышно спросил Конрад.
("Ушёл гость или он ещё здесь?")
- Час - благословенный, - осклабился Поручик. - Вылезай, а то всю жизнь проспишь. Смотри, какова погодка! Мороз и солнце - день чудесный. Пошли на пруд, на коньках кататься!
- Чего?
- На коньках пошли кататься, говорю. Воскресенье.
- У м-меня нет к-коньков, - заикаясь прошамкал Конрад.
- Я тебе свои дам. У нас же вроде размер ноги одинаковый.
- Я н-не умею... к-кататься.
- Ах ну да. Ты только дрыхнуть умеешь, и то на психотропике, - весело ответил Поручик.
("Это пиздец, - стучало в полусонной башке Конрада. - Они напали на след пришельца").
- А г-где Ан... Ан... Анна? - только и спросил он вслух.
- Здесь я, здесь, - послышался звонкий голос Анны из глубины сада. - Не соблаговолите ли сопроводить нас в нашей прогулке?
- Холодно, - перестав заикаться, ответил Конрад. - Градусов двадцать.
Он надолго застыл в оконном проёме, словно испытывая на себе крепость двадцатиградусного мороза. ("Неужто обошлось?" - в действительности соображал он).
- Тебе бы всё на печи лежать, - сказал Поручик, хотя Конрад спал не на печи, а на диване. - Считай, что это приказ. Если что - спиртом ототрём. Три минуты тебе на сборы.
Не через три, но через три с половиной минуты подло разбуженный, невыспатый Конрад выполз на крыльцо, упакованный по самые брови. Солнце ослепило его из самого зенита - был, наверное, полдень. Снег слюдяно искрился, отсвечивал всеми цветами радуги, бодро хрустел под ногами. На улице действительно никого не было, кроме Поручика и Анны. Оба были в серых спортивных рейтузах с начёсом, словно соревновались друг с другом в фигурной точёности ног, и в спортивных же шапочках с помпонами. На плечах у обоих висели крохотные рюкзачки - видимо, с инвентарём. На их молодёжно-физкультурном фоне грузный Конрад, одетый как для подлёдной рыбалки, выглядел дряхлым опустившимся дедом.
За воротами стояла служебная машина, но шофёра не было. Поручик сам сел за руль, привычно попрал стопами педали. Анна сидела на переднем сиденье вполоборота, снисходительно улыбаясь Конраду. Тот ёрзал на своём заднем, с трудом там помещаясь, туго и тупо соображая, что всё это значит. Гость от Землемера (или сам Землемер), очевидно, покинул дом Клиров ещё до рассвета - но в любом случае стоит восхититься завидным самообладанием Анны - она же была на волоске от... От гибели? Вряд ли. Поручик, при всей его нелюбви к Землемеру, испытывал к Анне симпатию, превосходящую требования долга. Но в любом случае, присутствие в доме постороннего не укрылось бы от него - в отличие от Конрада, нюхом он обладал отменным, вышколенным. И тогда бы... Но если бы он и обнаружил неладное, то случайно, нечаянно - пожаловал-то он совсем с другими намерениями, один и налегке.
"Кстати, ещё неизвестно, кому повезло, - рассуждал дальше Конрад, пока машина Поручика подскакивала на колдобинах. - Этот самый, который приходил, возможно, был бы рад повстречать офицера Органов в расслабленном состоянии духа и в одиночестве. Возможно, провидение спасло Поручика от смерти. Землемер, если верить книжке о нём, бил без промаха; о его подручных ходила та же слава".
Проезжали мимо аляповатых кирпичных дворцов "новых сволочей" - а дальше потянулись развалины некогда работавших предприятий - бетонные и железобетонные нагромождения с аварийной распальцовкой искривлённых арматурных прутьев и полусгнивших труб. Индустриальные руины были щедро расписаны граффити, где преобладали надписи "Свободу Землемеру" и "Смерть хачам". Сейчас эти дольмены цивилизационной экспансии выглядели не так жутко, будучи изрядно припорошены снегом, но летом, наверно, они смотрелись воистину апокалиптически. Зимнее солнце красило останки былого величия надломленной сверхдержавы в золотисто-розовый цвет и придавало ему незыблемо-вековечный облик. Конрад загрустил, оскорблённый в своих эстетических чувствах. В такой день ему больше хотелось бы увидеть Тюильри, Сан-Суси или Коломенское, а ещё больше - целомудренную снежную целину и зачарованные леса, полные спящих царевен. Но бетонные дебри успешно конкурировали с бывшими пашнями, поросшими плевелом, и чахлыми перелесками, где, кроме воронья, никто не обитал.
Рассыпающаяся кособокая церковь без крестов, примыкавшая к кладбищу энтузиастических амбиций, казалась его органичным элементом, нисколько не выделяясь на общем фоне.
Дорóгой Поручик веселил спутников правдивыми историями из жизни сограждан. Выживали люди кто как умел, проявляя чудеса смекалки и смётки. Голь на выдумки хитра, и пару раз эти выдумки вызывали у Анны самый искренний заливистый смех.
Конрад же тýпился и куксился: ему эпизоды, приводимые Поручиком лишний раз напоминали, что у Сволочей начисто отсутствовало правосознание.
Поручик скоро уловил это настроение пассажира и стал растравлять его память нехорошими вопросами, вновь проявляя хорошую осведомлённость в его биографии: а кто тебя отмазал от военной кафедры? А всегда ли ты платил за билет?
В конце концов Конрад был прижат к стенке и сам сформулировал то, к чему его подводил Поручик:
- Знаю, знаю... Законопослушность как высшая форма трусости.
Вскорости прибыли на пруд. Он отнюдь не представлял собой идеальный каток - снегом его присыпало неслабо, но Поручик достал из багажника складную лопатку и велел Конраду расчистить лёд. Конрад, кряхтя, принялся за работу, но Поручик отставил его от непосильных трудов уже спустя две минуты, смекнув, что такими темпами место не будет расчищено и к закату. В результате очень скоро свободным от снега оказался участок льда диаметром метров в тридцать - а Поручик разогрелся так, что скинул яркую спортивную куртку и остался в одном свитере.
Анна свой анорак не снимала, но и в нём она была стройна, как тростинка. Оба переобулись и ступили коньками на свежерасчищенный лёд. Вряд ли он отличался особой ровностью, но тем не менее Анна с Поручиком заскользили по нему как по зеркально гладкому. Конрад остался переминаться с ноги на ногу среди снегов и молча клясть на чём свет стоит кусачий морозец.
Нельзя сказать, чтобы два конькобежца были сильно искушены в фигурном катании, да и коньки к нему вряд ли были пригодные, но какие-то простейшие фигуры им делать удавалось - чертить восьмёрки-змейки, оттопыривать ноги "пистолетиком" и даже исполнить что-то вроде поддержки - после очередного пируэта Анна порхнула в руки Поручику, и тот, ни на миг не теряя равновесия, изящно вздыбил её надо льдом.
Наблюдая сие, Конрад возревновал. Причём ещё более, чем зрелище грубого мужлана с трепетной Анной на руках, резанула его внезапная мысль: а кто же всё-таки сегодня ночевал на Острове? А ну как нынешний фигурист зашёл в дом отнюдь не сегодня утром, а очень даже вчера?.. И ревнивец заскрежетал дырявыми зубищами и затопал ножищами, словно намереваясь разрушить ледовую гармонию и стать на катке третьим.
