Отара росла быстро - всё больше землячки-соотечественники, но всё чаще попадались и аборигены, для которых Землемер был знаменем антропоцентризма и "максимального гуманизма", видящего предназначение человека в решении максимальных задач и не согласных "оставить его в покое". Когда к армии Землемера приставал абориген, босс сразу отмечал и привечал его больше прочих и демонстративно перетирал с ними темы и проблемы, а землячкам беспрестанно поручал ответственные задания, лишь бы сбагрить их с глаз долой. Те роптали, он клал на ропот. Пусть ропщут.

Но однажды, отправив своих орликов на рутинную экспроприацию, он собрал всех местных в своём логове и укорив, что пора б нюхнуть и пороху, поставил им первую сколько-нибудь интересную задачу.

Требовалось всего-то проникнуть во вдовью квартирку миссис Дэвидсон, изнасиловать и убить хозяйку и унести на себе столько, сколько выдюжит хлипкая аборигенская кость.

Пока все, молчаливо сопя, проникались сказанным, поднялся сосед помянутой вдовы Стив, безбашенный фрирайдер и хладнокровный бейсер. Он сложил руки за спиной, чтобы выдвинуть грудную мускулатуру и, перекатывая во рту обесвкусневшую жевачку, изложил соображения.

Босс, сказал Стив, ты мельчишь. Мальчики застоялись, а ты предлагаешь им слегка ковырнуть в носах. Мы хотим крови врагов наших, сильных, свирепых и достойных нас, мы хотим крови нас самих, сильных, свирепых и достойных наших врагов, мы воины и хотим сразиться с воинами. Вон Хрипатый, рождённый в каких-то пятистах километрах от твоей родины, разборзелся не на шутку, так не пора ли пригнуть ему выю и подломить роги?

Босс выслушал, после чего подозвал краснобая к себе. Тот приблизился, не переставая излагать.

Я понимаю, сказал Стив, если бы вдова Дэвидсон была толстосумшей, жрицей презренного чистогана. Я понял бы, и если бы она была вокзальной побирушкой, шизофреничкой и наркоманкой, позорящей нацию и расу. Но она не то и не другое. Всю свою жизнь она проработала секретаршей в страховом агентстве и честно выстрадала свой скромный пенсион. Она любила мужчин, растила детей и сажала цветы.

Землемер не перебивал, выслушал Стива до конца. После этого он шаркающей походкой приблизился к оппоненту и вдруг цепким пальцем-крючком сцапал его за выпирающий, ходящий взад-вперёд кадык. Стив руками и ногами попробовал отодвинуть Землемера на должную дистанцию, но тот не ослабил хватки. Вскоре тело Стива обмякло и мешком рукхуло к ногам Землемера, а тот победоносно продемонстрировал собравшимся кадык ренегата, вырванный с корнем.

Пойдёмте, братия, сразимся со вдовой Дэвидсон, сказал он, позёвывая и поигрывая трофейным кадыком.

Братия поднялась в квартиру вдовы и увидела полну горницу земляков босса. Одни сгружали вниз скудный вдовий скарб, другие совали забурелые члены во все мыслимые отверстия бездыханного тела, в частности, ножевые и пулевые. Когда вошёл босс во главе шоблы местных, они приостановились. Босс чётким движением вложил в охладелые уста кадык Стива и молча обозрел шоблу.

Отныне и в этом краю смердящего смрада узнали, что воин, который мочит только воинов,- ещё не воин.

Не будем описывать, как Конрад, поминутно прислушиваясь и озираясь, уминал листы в безукоризненную пачку и как трясущимися пальцами завязывал тесёмки - не факт, что тем именно узлом, каким они были завязаны изначально. Тем временем воск со свечи накапал на стол, и Конрад долго и малоуспешно отколупывал его; между тем совсем стемнело, и каждый стук барабашки заставлял злоумышленника содрогаться всем телом.

Наконец, последствия вторжения вроде были устранены, и Конрад поспешил туда, где печка; обул, наконец, валенки и потихоньку собрался с мыслями.

Где в этом доме покои покойной Алисы? Ни в одной другой комнате не было ничего, что указывало бы на присутствие здесь каких-нибудь полгода назад ещё одной молодой женщины. Между тем почерк, каким было написано житие Землемера, явно был идентичен тому почерку, которым писались инструкции ему, Конраду. Конечно, у близнецов мог быть схожий почерк, но ведь все говорили о том, что сёстры весьма разнились по характеру. Так кто же, блин, написал Книгу Понятий?

А вечером резко, будто компрессор, заскрежетала тяжёлая входная дверь. Конрад сперва напрягся, думая, что некие нехорошие люди залезли разжиться поживой, но он ошибся - вернулась заснеженная, по-зимнему бесформенная Анна.

Настырной мухой Конрад закрутился вокруг неё, помогая высвободиться из объёмного, но не слишком теплоёмкого салопа, даже помогая разматывать помимо незаменимой шали ещё два плебейских, изъеденных молью платка, умудрившись даже поцеловать полуотмороженную кисть, с трудом отодранную от грубой до ежовости рукавицы. "Сейчас я вам чайничек поставлю... кипяточечку... вы голодная, небось, как..." Анна рассеянно глядела на притолоку двери в смежную комнату, но едва она осталась в тёплой кофте и брюках, едва более-менее очертились линии талии и бюста, резко шагнула прочь от мельтешаще-заботливых рук Конрада. Прежняя монументально-скульптурная и гимнастическая Анна чеканным шагом была готова проследовать в свои апартаменты, навстречу неприступному сну праведницы.

Но не проследовала. Голосом гаишника при исполнении она крикнула Конраду:

- Почему в кухне так насвинячено? И посуда не вымыта? - и принялась драить, мыть, чистить, не говоря больше ни слова. Конрад не стоял сложа руки - тоже стал драить, мыть, чистить, но Анна словно не замечала запоздалой помощи и споро, скоро ликвидировала разруху на пятачке, где в одиночку коротал свои дни Конрад.

И когда с уборкой было покончено - а покончено было далеко не сразу, Анна таки резво пошла в свою комнату.

- Но как же вы там? Надо здесь, где печка! - протестующе взмолился Конрад.

Анна не удостоила его ответом. Конрад какое-то время пребывал в раздумьях - неужели она вздумает спать в до основания выстуженной комнате, в каком-нибудь спальном мешке, оставляя его самого здесь, на тёплой печке?

- Анна! Анна! Куда же вы? - но на сей раз в комнате, украшенной бессмертным полотном Богданова-Бельского, хрумкнул настоящий замок.

Печка своим зевом выходила в кухню, задом - в комнату Конрада. Больше ни одно помещение в доме не отапливалось?

Конечно, Конрад так и так не лёг бы спать до утра. Но одно дело - просто не спать, а другое дело - терзаться совестью, пока хозяйка замерзает насмерть. Надо что-то предпринять.

Опять бежать к Поручику, умолять его доставить ЖЭСку или как её там? Ну, допустим, доставит - так спиздят же соседушки, как пить дать. Не может быть, чтобы терпели такой выборочный патронаж над отдельно взятым домом. Тем более они нынче того... вооружённые. Да и вообще, бежать к Поручику далёко, он небось, зараза, дрыхнет... если вообще не уехал в губцентр - как-то он отнесётся?

Конрад стиснул буйну головушку, завернулся в телогрейку и выбежал на улицу. Благо вчера потеплело - градуса два-три мороза. "Буду куковать здесь до утра, - решил Конрад. - Из солидарности".

В окне Анны, что интересно, горела свеча. "Не спит. Значит, ждёт от меня чего-то. Не будет же она замерзать почём зря... Небось инспекцию комнате делает. Сейчас обнаружит, как тесёмки в папке завязаны..." Итак, топай-ка ты Конрад, снова до посёлка, ищи его высокоблагородие, падай ему в ножки, ползай на брюхе.

Впрочем, вскоре в комнате Анны заслышались глуховатые позвякивания клавиш. Заиндевелыми пальцами хозяйка словно разогревала инструмент в условиях рождественской стужи.

Эпоха Люлли, Рамо, фарфоровых статуэток, пудрёных париков, кружевных рубашек и шитых бисером камзолов. Блохоловки под надушенными одеждами. Мужчины, похожие на пуделей, и женщины, похожие на болонок.

Конрад встал под дверью Анны и самозабвенно слушал её игру. Соскучился он по этим звукам. До самозабвения.