Таракан нехотя останавливается, нервно шевелит усами. Он же по делам спешит, к врачу, может быть, а тут всякие с разговорами... О чём с этим уродом говорить?
- Ну о возвышенном, как обычно, о возвышенном... Об афазии-абулии, о полтергейстах, о coitus interruptus...
Конрад увлечён беседой... Связные сложносочинённые предложения постепенно разлагаются на отдельные составляющие члены, звуки и призвуки. Какая-то получается психоделя.
- Ты говоришь, - устало цедит Конрад сквозь неразгрызанный сухарь, - говоришь... ты казёл, вааще... М-мее... Убивать их надо, чучмеков этих... тяпкой. Так вот: тяп! А ты мне тут... Каз-зёл! Кстати, ты не слыхал?.. Скоро собак в партию принимать будут...
Его собеседник высоко задирает ус, демонстрируя изумление и сомнение.
- Я те говорю... не всех, нет. Особо там... отличившихся. Сенбернаров там... людей в горах спасают.
Собеседник делает два круга по вертикальной поверхности тахты. Тоже, наверное, хотел в партию и расстроился.
- Ах ты ещё и коммуняка, сукин кот... - взъелся Конрад на таракана. Откуда-то силы появились, даже зубами клацнул, так что сухарь хрустнул. - Урою, сука...
Рыжий не верит в серьёзность намерений Конрада. У того и тяпки под рукой нет, и бегает медленнее, и вообще... с кем тогда он будет коротать долгие зимние ночи?
Он укоризненно качает усами и исчезает в ближайшей щели. Знать, к врачу пошёл.
Единственный плюс его безотрадной юности: ещё не утрачена способность к прожектёрству и рисованию радужных перспектив. Мечталось Конраду, что он - свой парень среди своих парней и своих девах. Что он втусован в некую "команду". По мере того как он врубался в жизнь и учился "танцевать от возможного", манящий образ "своей тусовки" постепенно модифицировался.
Вариант А, самый ранний (ориентиры - "Молодая Италия", "Земля и воля", диссидентское братство иоганнесов клиров, частично - общины первых христиан в субъективном представлении нашего Мечтателя). Пылкие, не в меру начитанные донкихоты, возмущённые существующим порядком вещей, готовы посвятить отчизне души прекрасные порывы. Господствующий императив - до основания разрушить, а затем... Твёрдая вера в то, что "затем" взойдёт звезда пленительного счастья. Скромная надежда увидать свои имена, написанные на обломках самовластья. Поначалу - жадное (на одну ночь дали!) проглатывание слепых машинописных копий обличительных письмен. Далее - яростные теоретические споры на прокуренных кухнях, при спущенных шторах. Поляризация мнений. Размежевание по платформам, смычка единомышленников. Клятва Горациев. Сочинение протестов и манифестов. Разработка программы действий. Собственно действия... Явочные квартиры, тиражирование нелегальщины, распространение прокламаций. Филёры-"хвосты", обыски, профилактические беседы в компетентных органах. Перед сырыми казематами этих самых органов, а тем паче баррикадными боями фантазия Конрада начинала буксовать, но это ж последний аккорд, апогей, апофеоз... главное - найти, вступить, начать...
Воспоминание 7 (13 лет от роду). Заботливый папенька знакомит неприкаянного сынка с Томасом, сыном своего коллеги. Томас - "хороший парень" плюс у него своя компания - по данным Мартинсена-старшего, не самая худшая.
Томас и его друзья-подружки (ровесники Конрада или на год-два моложе) почти не пьют, большинство - не курят, и мат от них если услышишь, то только в анекдотах... То и дело Конрад щиплет своё тело - сладким несбыточным сном кажутся ему посиделки в этом кругу. (Сам он пока ещё убеждённый абстинент, в жизни не сделал ни одной затяжки, а любая попытка матернуться вызывает у сведущих людей снисходительный гогот).
Неправдоподобным ребяткам не по пути с "ультраматериалистами", говорит Томас. Что же они - мрут со скуки? Ничуть - представьте себе, считают, что живут полнокровной увлекательной жизнью. Каждый уик-энд ходят в лес, ставят палатки, разжигают костры, поют романтические (от слова "романтика") песни... и как поют! Конрад дотоле не слыхивал таких искренних и задушевных интонаций у своего поколения.
И в будни, вечерами, собираются на чьей-нибудь квартире, гасят электрический свет, ставят в центр комнаты зажжённую свечу, садятся вокруг неё на пол и опять же - поют. А когда не поют - разговаривают о предметах, с их точки зрения достойных - об экзаменах в техникуме, о марках рюкзаков и байдарок, о домашних сиамских кошках и диких латиноамериканских танцах.
Конрад не певуч, неуклюж, ни в кошках ни в байдарках не петрит. Как правило, скучает в углу - надутый бука. Однажды так надулся, что того гляди лопнет. И чтобы не лопнуть, улучив, как ему кажется, момент, во весь голос заявляет о себе. Жестикулируя, как взбешенный латиноамериканец, он тараторит вот такой примерно текст:
- Люди! Вы мне очень нравитесь, я хочу быть с вами. Но по-моему вы разбрасываетесь по мелочам. Ведь вокруг вас кипит совсем другая жизнь, и мы не имеем права закрывать глаза на то - простите меня, девочки - говно, в котором всё глубже погрязает наша сволочная Родина. Коммунистическая утопия на практике обернулась государственным террором и экономической импотенцией. Непригляден и моральный облик нашего общества: всюду насилие, казнокрадство, безжалостное подавление инакомыслия...
Оратор входит в раж и даже не замечает, как в комнате объявляется и пристраивается у стенки, бессловесен и бесшумен, новый персонаж. Он постарше остальных, у него рыжая борода пирата и почти неподвижный взгляд аскета-подвижника. Лишь на мгновение ярко загораются белкú, зрачки чуть царапают по брызжущему слюной витии, и тут же глаза изящно подёргиваются поволокой отрешённости от сиюминутного.
Сиюминутное - экстаз Конрада: "Конечно, благодаря мощному мутному потоку пропагандистской лжи всего этого можно и не замечать - но как не заметить, что "новый человек", воспитанный тоталитарной системой на самом деле не что иное как подзаборная урла? Имя урле - легион! И я убеждён: в нашу трагическую эпоху долг каждого порядочного человека..."
- Ты знаешь... а я вот жалею, что никогда не был урлой, - степенно, негромко говорит вдруг Томас.
До сих пор послушный Конраду бесперебойный фонтан словосочетаний и предложений даёт обратный ход, натужно взбулькивает. Томас аргументирует свою позицию. Собравшись с духом, пламенный агитатор опять обретает дар речи, и уже не фонтан, а некий водопад изливается из его уст...
Наконец, Конрад и Томас замечают, что остались в комнате одни. Весь народ перекочевал на кухню, где только что изъяли из духовки жареную индейку. Мальчики-девочки с шутками-прибаутками учат друг друга, как лучше разрезать диковинную птичку, чтобы не сломать ножик и чтобы едокам досталось поровну. Старший товарищ, оседлав табурет, пряча улыбку в бороде, смотрит на весёлую возню и калякает на салфетке дружеские шаржи. Каждые три секунды - взрыв жизнерадостного смеха и новый импульс для безобидного острословия.
Томас разводит руками - он сказал всё, что мог и хотел. Теперь ему не терпится броситься в эпицентр всеобщего веселья. Жаль, Конрад крепко держит его за локоть и всё пытается что-то втолковать (кажется, по третьему кругу...) Но вдруг неугомонный полемист сам наступает на горло любимой песне. Замолкнув, он пристально и недобро вглядывается в загадочный лик автора дружеских шаржей.
- Томас, а это - кто?
- Это Карл, мы его "папой Карло" зовём. Один из самых хитрых жуков, каких я только знаю.
Конрад неотрывно следит, как хохочущие девочки, уступив почётное право разделки тушки хохочущим мальчикам, снуют вокруг рыжебородого корифея. А тот, с иезуитской улыбкой на обветренных губах заливает им что-то интересное - кстати, про птичек.
Томас же излагает историю типичного сволочного селф-мэйд-мэна папы Карло. Как сын пьющих родителей, дитя улицы ("урловое детство" - акцентирует Томас) стал доморощенным классиком педагогики, этаким сволочным Макаренко. Вообще-то Карло - простой работяга, сменил уйму профессий, исходил пешком полстраны, а в последние годы всё свободное время отдаёт трудным подросткам. Под его чётким и авторитетным руководством недавние хулиганы отыскивают могилы воинов, павших за Отчизну, ремонтируют пригородный интернат для глухонемых детей, распространяют прокламации благонамеренного содержания, скажем: "Нет фашистской хунте в Амазонии!" (За листовки их, правда, вовсю шпыняют ретивые фараоны - но лучше уж за это, чем за кражи и драки, да так оно и романтичней выходит). У Карло есть помощники-единомышленники, и он готовит себе смену, в частности, Томаса и К╟ уже третий год пасёт.
