- В разговорах со мной вы всё маргиналов рисуете, а я вам про основную массу говорю. Вы про гопников толкуете, а я вам про мещан. Кто как не мещанство был на троне Совдепии и кто составляет большинство населения?
- Большинство населения? Вы вот посмотрите статистику по армии - ваш же журнал публиковал. Армии у нас мало кто минует, поэтому армия сегодня - это общество завтра. А завтра с тех пор уже настало...
- Я уже не помню, что там была за статистика... В любом случае армия - это пограничная ситуация. Неокрепшие души и тела в скученных условиях, под палочной дисциплиной...
- Какая дисциплина?! Солдатики с присвистом кладут на устав... Таких сорок пять процентов было. А теперь уж точно - большинство...
- Молодёжь не приемлет ни идеологии отцов, ни их образа жизни. Старшее поколение идейно обанкротилось...
- Да вы послушайте их песни! Можно быть подонками - виноваты всё равно папочки. Вы гробили мир - мы будем танцевать, вот вам фига в кармане, после вас хоть потоп... после нас хоть потоп...
- Вот оно, мещанство!
- Нет! Мещанство стабильности хочет! Деток в люди вывести! Внучкам птичье молочко обеспечить!
- Мещанство думает прежде всего о самосохранении.
- Оно отринуло самосохранение... ради самосохранения же!
И опять по новой:
- Голова должна была это предвидеть, голова должна была создать условия - полити-, юриди-, экономи-! Она ограничилась полуме-.
- А хвост должен был строить другую половинку, и были бы ме-?
- Вы же сами говорите: хвост не дозрел до демокра-. Я не согласен. Он был слишком негибок для полудемокра-. Не мог быть гибок. Страх инициати-, рабская психоло- прививались столько лет!
- Это не рабы, это свободный плебс, "хле- и зре-" требующий.
Трясись воздух! Брызгай слюна! Вылезай из орбит глаза! Хрипни горло! Стакан ржавой воды охвачен бурей, стреляют шариками игрушечные пушки, дым сигарет висит над полем боя, мухи снуют бесстрашными санитарками. Хлорциан с ипритом изрыгают анальные отверстия, земля дрожит под топотом бегающих тараканов. Разрушительна волна бьющих по столу ладоней, горы трупов высятся в пепельнице, адский грохот сиплых голосов, бессильно болтаются между чужих ног повешенные международным трибуналом храбрецы-полководцы.
"Плох, совсем плох старикашка, - расстроенно думал Конрад. - Уровень базара адекватен моему. Где ты, огнедышащий трибун, бескомпромиссный полемист, ненасытный эрудит? Где колючая проволока острот, где разрывные снаряды цитат, где отточенное лезвие логики? Мешок с дерьмом, я чай, ты за последнее время и книжек в руки не брал, окромя бородатой "Медицинской энциклопедии".
Ошибался Конрад. Последнее время профессор смаковал классическую беллетристику - школьный курс отечественной литературы.
Иногда Профессор вынужден был соглашаться, припоминая личный опыт:
- Эти хунвэйбины разгромили дом профессора Бортека и бросили в реку профессора Ханнемана.
- Хунвэйбины - это другое, - говорил Конрад. - У тех была идеология.
А однажды он поднёс к самым глазам старика газетную передовицу. Заголовок гласил:
"Ядерной войны не будет".
- За свою жизнь вы подписали много воззваний против ядерной войны, Профессор?
- Много.
- Так вот. Её не будет. Вы довольны?
- Да.
- Вы считаете, что это ваша заслуга?
- Это заслуга миллионов. Мои несколько подписей - капля в море.
- И вправду - с чего бы миллионам хотеть ядерной войны? Они жить хотят.
- А вы не хотите?
- Так - не хочу. А можно только так.
- Только? - спросил Профессор. - Я вот хочу жить, хотя моё положение не лучше вашего.
- Оно хуже, - сказал Конрад. - Поэтому вам хочется жить.
- Всё равно осталось недолго, хотите сказать.
Конрад открыл рот и тут же закрыл его. Ведь вырос всё же в интеллигентной семье. Он потоптался в комнате Профессора, затем осторожно отворил дверь, так же осторожно затворил, и Профессору были слышны его шумные и неритмичные шаги вниз по лестнице.
Если Конрад и выходил за калитку, то только ради логоцентристов. Очень скоро он просёк, что бить его они не будут - что зря мараться? Шёл он к ним без особой охоты, так как общаться с кем-либо, кроме Профессора, ему было не по нутру. Но приказ есть приказ, и надо было отрабатывать обещанный хлеб.
Больше всего Конрад общался с идеологом логоцентристов, уже знакомым нам Петером. Про него говорили, что он по семестру проучился в каждом из вузов губернского города и чуть ли не единственной целью его кратковременной учёбы был неустанный стёб над преподами и постельные истории с преподшами. Петер просвещал Конрада относительно целей и задач движения логоцентристов в целом. По его словам, они стояли за автократическое государство с царём-батюшкой во главе, с чётко очерченными сословиями и с полным отсутствием просвещения среди низших сословий, за крепкую домостроевскую семью с безусловным доминированием мужа и отца. Когда Конрад спрашивал, как увязать эти идеалы с реально практикуемой "логососами" вседозволенностью, Петер отвечал, что члены касты воинов допрежь ограничения себя узами семьи должны пройти через гуляйпольскую вольницу и самоценный беззачаточный секс, поскольку логоцентризм не противоречит жаркожильному младому естеству; при этом девушки выполняют роль боевых подруг, удалых валькирий. Лишь после участия в нескольких боевых кампаниях воин вправе обуздать себя стременем брака и порождать других воинов.
Главным логоцентристом, однако, был Курт. В отличие от прочих, он почти ничего никогда не говорил, а только излучал свою главность. У Курта было два пулевых ранения, полученных в боях гражданской смуты, в рядах правительственных войск, и именно ради него вся кодла постоянно держала наготове кефир, который получала у заезжих офеней из овцеводных республик, в обмен на "дурь". Запасы "дури" у логоцентристов были поистине неистощимы - они их когда-то отвоевали у таких же овцеводов, но не этих же, а других. Курт был единственным, кто не впадал в зависимость от наркоты и мог обходиться без неё неделями. Он и так пребывал в постоянном благодушии, и обе девицы днём без устали ласкали его плоть, хотя по ночам, как следовало из бесстыдных разговоров неформалов, принадлежали всем по очереди. Курт воспринимал нежные поглаживания как должное, но особо не разомлевал. Было видно - если грянет гром, расслабленные члены Курта в одночасье нальются кровью и мощью, и расправится свёрнутая в его недрах тяжёлая цепь и звезданёт якорем промеж глаз супостату.
Супостатом считалась безыдейная и беспринципная урла. Сейчас, правда, наблюдалось затишье, поскольку вся местная гопота ушла с повстанцами в соседнюю губернию, но будучи сборищем ненадёжных и сребролюбивых ландскнехтов, ежечасно могла воротиться и потребовать свою территорию взад. Поэтому, сидя по-турецки в кругу "логососов" (за это время они оборудовали место своих сходок циновками и коврами), Конрад всё время чувствовал липкий холодок в спине: а ну как сейчас нагрянут... Пока же урловый легион был представлен одними лишь малолетками, которые порой собирались на той же площади, чуть поодаль, и нарочито громко обсуждали между собой свои дела, но на открытую конфронтацию не отваживались.
О связях Конрада с Поручиком и цели его контактов с ними логоцентристы прекрасно догадывались, но отнюдь не собирались из-за этого предавать гостя какому бы то ни было остракизму. Вместе с тем их суждения об официальных властях региона отличались крайним пренебрежением: сплошь зацикленные на самообогащении карьеристы и тати, выжимающие последние соки из вверенного им населения. Так, Поручик со своими отрядами регулярно осуществлял в посёлке продразвёрстку, минуя и милуя исключительно клировское хозяйство.
