Быть может, подобно злополучному скунсу, Конрад таким манером хотел оградить себя от внешней опасности. Но опасность в лице разгневанной Анны, зажав нос в кулаке, смело шагнула на заповедную территорию.
- Интересно, в казарме вы так же разбрасывали по полу скомканные вещи? - грянул гром с порога.
- Ой... я просто... я думал - здесь не казарма... - послышался слабый клёкот с дивана.
- А стирать портянки вас не научили, - меццо-сопрано грохотал гром, надвигаясь. - Или вас готовили к химической войне в условиях нехватки противогазов?
Среди вороха предметов солдатского обихода и желтеющих газет, раскиданных по паркету, там и сям источали зловоние одиннадцать разномастных полустоячих носков. Конрад возлежал на диване, облачённый в двенадцатый носок. Да и тот был одет наизнанку; из него стыдливо выглядывал потрескавшийся слоистый ноготь большого пальца, в добрый сантиметр длиной.
- Ждёте, пока сломаются? - спросила Анна.
- Носки-то?.. Нет... я хочу их надевать, не снимая ботинок, - Конрад с охотой подхватил шутливо-фамильярный тон хозяйки.
Но та вмиг посуровела лицом, присела на корточки и, превозмогая брезгливость, принялась разгребать вонючую кучку.
- Вы... извините ради Бога... - встревожился Конрад. - Я, честное слово, намеревался их постирать, но вот прочитал тут одну статью, - (он прижимал к обнажённым чреслам давнишний номер общественно-политического журнала), - и понимаете... вы, наверно, не поймёте...
- Да, я непонятливая, - сказала Анна, продолжая раскопки.
- И у меня теперь из головы всё не выходит Лысенко... Знаете, может быть?.. Страшная фигура! Орденоносный шарлатан, подвизался на ниве биологии... по его доносам был истреблён цвет русской науки... генетика объявлена идеологической диверсией.
- Ага, значит, он воспрепятствовал стирке?
- Нет... то есть, да... Я... приношу тысячу извинений, но... ох... я не могу стирать носки, когда думаю о зверствах Лысенко или там Йозефа Менгеле... или Пол Пота... А у меня мозги так устроены - я издавна только о Лысенко с Пол Потом и думаю.
Анна сгребла одиннадцать источников смрада в охапку и, дыша ртом, направилась восвояси.
- Ой... куда вы их? - прорыдал Конрад, привскакивая... Увы, ринуться в бой за своё имущество он никак не мог, так как не мог выпустить из рук журнал, служивший фиговым листом.
- В растопку, - не обернувшись, ответила Анна.
- Да что вы... Я... постираю, я обязательно постираю, - захныкал Конрад. - Честное слово!.. Вообще - лето ведь... буду босиком ходить. Ну пожалуйста... отдайте!
Носки лёгкими мотыльками порхнули через комнату. Семь упали к ногам владельца, два - на диван, один - на голые коленки Конрада, ещё один зацепился за его плечо.
- Выстираете сейчас же!
- Всенепременно... - заверил Конрад.
- И вообще... советую вам вспомнить, как поступили с Васисуалием Лоханкиным.
- А, понимаю, - почему-то обрадовался Конрад. - Вам, естественно, милее Никита Пряхин. О, не беспокойтесь. Никитушко скоро пожалует и угостит нас шпицрутенами.
Текст, подтекст и контекст последней реплики Конрада Анна не оценила - как и все реплики этого неуместного персонажа, она была произнесена с опозданием. Анны уже и след простыл - спешила к себе в апартаменты, к швейной машинке, латать изветшавшее профессорское бельё. Тем не менее, через десять минут Конрад, босой, но кое-как одетый, постучался к ней с намерением извиниться за своё кощунственное предположение, будто она-де близка с Никитушкой Пряхиным. "Позвольте вам выйти вон", - не вникая, рявкнула Анна. Поразмыслив, вонючий постоялец по кусочкам испарился.
Поменяв отцу бельё (пришлось Профессора пару раз деликатно перекантовать), Анна, наверное, ребром поставила вопрос: до каких пор лежебока, только и умеющий что думать о Лысенко и Пол Поте, будет здесь нахлебничать?
Профессор, к огорчению дочери, только смеялся. "Не принимай его всерьёз", - вот к чему сводилась его несерьёзная отповедь. "Перевоспитывай, - хохотал Профессор. - Что оказалось не по силам нашей славной армии, должно быть по силам тебе". И хотя Анна пыталась втолковать, что у неё и без воспитательной работы хлопот полон рот, Иоганнес Клир был насмешливо неумолим. Устрой ему "дедовщину"; с ролью деда справится Стефан, - говорил Профессор. Казалось, он не верил в тотальную бесполезность, а уж тем паче - в безусловную вредность гостя. Анна ушла ни с чем.
Но когда Конрад пожаловал к нему для очередной беседы, Профессор вполне серьёзно сказал ему:
- Если не выполните требование моей дочери, завтра же чтоб духу вашего здесь не было.
- Я постираю, - сказал Конрад. - Духу не будет.
И когда, трепыхая на ветру волосами, решительная и стремительная Анна спешила на битву с огородными вредителями, Стефан тронул её сзади за локоть и обратил её внимание на нежданное обстоятельство:
О чудо! Под дубом, там, где висел рукомойник, сгорбился над лоханью Конрад, запустив руки по локти в пенно-мыльную воду. Не иначе - стирал носки.
Около двух часов Анна провозилась на огороде. Возвращалась под вечер - Конрад всё ещё священнодействовал над тазом.
С тех пор он затевал генеральную стирку при всяком удобном случае. И, разошедшись, отдавался ей целиком, смакуя каждый носок, затирая его до дыр, сдирая кожу на руках. Блаженство рисовалось при этом на просветлённом его лике.
Ибо трудно было найти более благодарное занятие на предмет убийства времени. Недаром особенно полюбил Конрад стирку трусов: бесчисленные греховно-жёлтые пятна принципиально не отходили - ни самое отчаянное полоскание, ни сверхлимитный расход порошка не приближали к заветной цели. Но сам процесс... о, то был воистину источник вечного наслаждения. Харе Кришна, харе Рама!
А то ещё развлечение придумал себе Конрад: выпивал он подряд стаканов десять кипятку, а потом с видом Муция Сцеволы стоически противостоял соблазну сходить по нужде.
До тех пор, пока не начинал постанывать и вертеться волчком. Тогда он по возможности твёрдым шагом совершал марш по дорожкам сада - никак не менее пятидесяти кругов. Когда, казалось, изо всех пор его тела неминуемо должны были хлынуть фонтаны, он, наконец, гримасничая и почти плача, бежал в Кабинет Задумчивости. И приходило избавление...
Ещё Конрада можно было видеть в разных концах сада: то степенно курящего, то неподвижно сгорбленного, то со старой газетой в руках, то прильнувшего ухом к магнитофону. За забор он нос почти не высовывал, и, застукав его праздного то там, то сям, Анна либо Стефан впрягали его для какого-нибудь хозяйственного дела типа подай-принеси, подвинь-подержи, извини-подвинься. В случае невыполнения Стефан на полном серьёзе обещал устроить ему то геноцид, то голокост. Ад - это другие. Жан-Поль Сартр.
Не было случая, чтобы Конрад отказался, сослался на недомогание либо нежелание, высказал сомнение в целесообразности порученного, прокомментировал поручение или хотя бы выказал своё настроение мимикой или жестом. Он послушно кивал и усердно пыхтел над доверенным участком работы. Пока всё не испакостит.
Иногда ввечеру Анна и Стефан играли в настольный теннис или бадминтон. Конрад усаживался поодаль и без устали, как заведённый, вертел головой, дублируя глазами траекторию полёта шарика или волана.
Вот так сидит и то по лбу себя хлопнет, то по щеке, то по руке - любили его комарики, любили и почти не боялись: ведь если он кого из них и убивал, то уже пресыщенного, сполна взявшего от жизни всё, что хотелось, постфактум... И без устали чесался-чесался. И потому был Конрад весь в кровавых пятнах.
А уж во время полунощных бдений он кормил собой целые комариные дивизии. Порой было странно, что в этом неугомонном доноре ещё теплится жизнь.
