Натали ловко увернулась от широко расставленных передних лап Конрада и кивком предложила ему спуститься к бревну. Внутри Конрада исподволь стали обрываться какие-то нити.
- Выслушай меня спокойно и не бухти. Замуж за тебя я не пойду. Я, конечно, виновата, что вчера обнадёжила тебя. Но ты виноват тоже: что ты наговорил о себе? Тебя женщина о помощи просит - а ты только о себе думаешь: достоин, не достоин... Представил себя как что-то желеобразное - значит, ты и есть желеобразное. При этом ты знаешь, я по-прежнему хорошо к тебе отношусь... Но сам посуди: какой из тебя муж? Ты просто говорил мне вчера правду... так не обижайся на меня за ту же самую правду.
Натали сказала этот монолог на одном дыхании, словно боясь, что если возьмёт паузу, то не сможет продолжить. Она смотрела куда-то поверх плеча Конрада и морщила лоб, что весьма портило её лицо. Он тоже сморщился, сгорбился, съёжился. Он курил одну за другой. Она тоже попросила сигарету, получила, неумело затянулась. Конрад болтал вытянутыми ногами без сапог и осмыслял. И вдруг он хрипло заистерил:
- Натали, что случилось? Ведь вчера мы обо всём договорились... Ты - сотрудник Органов. Я... тоже в некотором смысле... сотрудник Органов. Подобное тянется к подобному... Сойдёмся, сблизимся... Будем малóго совместно растить... Я ему... свою фамилию дам. Новых деток... наклепаем. Ведь ты же сама говорила - в Органах незамужние не приветствуются...
- Не приветствуются... Но ты за меня не переживай. Я одна не останусь.
Конрад постепенно сообразил, что к чему.
- Этой ночью, что ли, нашла?..
- Ну... считай что так. Руди познакомил меня с Дитером.
- Дитер?.. Да он же, поди, читать-писать не умеет! - вдруг у Конрада прорезался голос и взлетел на "си" первой октавы.
- Какое это имеет значение? Ты же сам всё понимаешь...
- Всё понимаю! - а вот перейдён порог и второй октавы. - Как тогда к хронику ушла, так сейчас - к бандюге!.. А всё потому что у него писька длиннее моей!
Часовой прекрасно слышал эти слова Конрада и, кажется, прыснул со смеху.
- Конрад... Прошу тебя... Не надо...
- Писька длиннее моей! Во всём и везде! Руки ловчее, ноги крепче, башка хитрожопее! - Он так и сказал "башка хитрожопее". - А суть одна: хуй, бля, длиннее!
Конраду было всё равно, слышит его часовой или нет. Точнее, он даже хотел, чтобы часовой его слышал.
Натали ещё глубже вобрала голову в плечи и терпеливо слушала причитания бывшего мужа, так и не ставшего будущим.
- Хочешь, я сапоги тебе принесу по размеру, - только и пролепетала она. - Там в каптёрке много разных...
И тут Конрад стих.
- Хочу, - сказал он.
Натали тут же распрямилась, подобралась, приосанилась, а Конрад ещё больше свернулся в шар. Все верёвки внутри него были уже оборваны, и он обмяк. Ноги стыли и ныли.
Часовой откровенно скучал.
Через пять минут Натали явилась вновь, с сапогами. Те оказались Конраду впору, и даже какой-то запас оставался. Конрад поблагодарил Натали и вскинул рюкзак на закорки. За своё поведение ему уже было стыдно.
Рюкзак заставил его качнуться вперёд, и в этот момент Натали проворно и скоро поцеловала его в губы. От раскоряченных дланей она уже ловко увернулась, взбежала на крыльцо и - навсегда исчезла за дверью. Конрад стоял и смотрел ей вслед, поводя рюкзаком вправо-влево и что-то бормотал себе под нос, типа: "Отсос Петрович". Часовой прохаживался взад-вперёд. Была тишь.
И вдруг Конрад совершил поступок. Он не был результатом мыслительного усилия, он свершился сам собой. Рука сама нашарила в штанинах красную корочку и что есть сил швырнула в сторону крыльца.
Другое дело, сил этих было очень мало. В школе Конрад метал мяч и гранату на расстояние, втрое меньшее норматива. Поэтому позорная ксива не врезалась в морду часового и не пала к его ногам - она беззвучно шлёпнулась в близлежащую грязь. Часовой, похоже, ничего и не заметил. Он всё так же мерно двигался взад-вперёд. Ну и бес с ним.
Конрад тяжело развернулся и учапал восвояси.
На обратном пути погода испортилась.
Точечная терапия: веющий в подвздошье ветер. Хлипкая морось, хлюпкий нос. Свинцовая мокрядь, суровая сопель.
Посвист в лёгких. Лёгкость в ногах. Люфт в голове.
Ввечеру Конрад добрался до Острова. Он долго стучал и звонил - всё тщетно, но вдруг вспомнил, что не сдавал Анне ключ. Да она его об этом и не просила. Словно знала всё наперёд.
Конрад повернул ключ в замочной скважине и порадовался тому, что Анна его не встречает. Остров ждал его. В холодильнике, как обычно, стояла для него каша. В его комнате на столе аккуратной стопкой были сложены книги по алхимии и химии. Ноутбук был наготове. У Конрада впервые за десять месяцев шевельнулось что-то вроде чувства хозяина.
Он не задавался вопросом - где сейчас Анна, что делает. Включил компьютер, принялся закреплять приобретённые давеча навыки. Наткнулся на серию сообщений о взрывах в многоквартирных домах больших городов. Во всех этих сообщениях речь шла о взрывчатом чудо-веществе, которое в книжках по химии не значилось. И Конрад стал собирать информацию об этой новомодной субстанции.
Вскоре стемнело, и в дальнем углу дома медвяно заплакала виола. Он был дома.
Правда, ближе к ночи в голову полезли мысли о том, что его красная корочка, возможно, уже обнаружена у крыльца Дома Общественного Призрения, и что вряд ли его легкомысленный демарш сойдёт ему с рук. Конрад приготовился к встрече возможных гостей: наточил топор и положил его под подушку, чтобы в случае ночного визита задорого продать свою жизнь. От возбуждения у него даже прекратился насморк, и он достал из рюкзака полуисписанную Книгу Легитимации, чтобы до появления супостатов успеть исписать её ещё. Среди строк, лёгших на страницы Книги в эту ночь, были такие.
Из "Книги легитимации":
ПИСЬМА НИКОМУ 3
Бумага всё стерпит. А дисплей?
Можно ненавидеть совдепскую власть за то, что она приучила граждан к нехорошему императиву "Умри ты сегодня, а я завтра". Но ненавистники совдепской власти забывают о том, что наряду с ним она вбила в сознание также императив очень ценный: "Не верь, не бойся, не проси".
Особенно если вспомнить, что до совдепской власти народ наш только и делал, что верил, боялся и просил.
Поди-ка, выскажись на тему, выходящую за рамки себя. Скандал. Ибо всяк только себя высказать может. Другое дело - насколько этот всяк широк, сколько невсяков в себе объемлет. А я, к чему ни прикоснусь, в себя превращаю. Никого не объемлю. Сам себе равен.
Бессилие - наитягчайшая форма гордыни. Трусость, инфантильность, чмошность... всё, что вразрез с традицией идёт. А уж воинствующее бессилие - так просто караул. Круг десятый.
В "Культурной революции" по ТВ спорили о том, можно ли позволить народу вооружаться. В завершение модер процитировал Франклина (Веничку). На первой половине цитаты я отвлёкся, а вот вторую ухватил, и постарался реконструировать первую, базируясь на менталитете демократов осьмнадцатого века, как я его на данный момент понял.
Вышло вот что: "Тот, кто призывает ограничить чужие права ради собственной безопасности, не достоин ни безопасности, ни прав".
Ишшо в той же передаче, про оружие, то есть, сказали: варвары потому болявых детей в пропасть сталкивали, что знали: слабый отыграется на ещё более слабом.
Кажется, самих варваров не спросили. Сомневаюсь я что-то в такой логике. Не только потому, что мотивы напрашиваются куда более очевидные, но и потому, что кроме Кого-то одного, каждый кого-то да слабее. На каждом, кроме этого Кого-то, есть кому "отыграться". Так что же - всех в пропасть?
