— Так зачем утащил, я спрашиваю?

— В гости позвать хотел.

— Вот же какие все гостеприимные враз сделались. Там король зазывает, тут диор собственной персоной явился. Слово я дала, должна исполнить его!

Не стала говорить, что теперь мне раза в два тяжелее обещание свое сдержать.

— Король видел, ты слова не нарушала, я сам тебя забрал. Я не призываю к обману, Мира, знаю, что ты так не поступишь. Лишь прошу погостить у меня немного, позволь познакомить тебя с семьей, показать свой дом, принести благодарность за все, что ты сделала. Королю не будет большой разницы придешь ты сегодня или чуточку позже.

Королю вот и правда не будет, а мне… Вот же жестокий этот диор и совести у него нет. Спланировал коварно меня выкрасть, момент подгадал, а я даже высказать ему ничего не могу.

Отступила я от этого гостеприимного подальше и огляделась: в роще мы стояли, вокруг деревья высокие, тонкие, к небу тянутся, зеленью крон шепчут в порывах ветра, а дорожка из камней белоснежных вниз бежит. Дальше расступается лесное царство радушно, а шелковая травка точно наряд бархатный стелется по пригорку и ниже, в ровной залитой яркими лучами долине. Реку видно, как изгибается среди холмов, сверкает золотыми бликами и блестящим кольцом опоясывает остров, а на нем возвышается дом белоснежный, словно сказочный замок, за которым река разливается в озеро широкое.

— Дворец королевский! — воскликнула, не смея глаз оторвать от такой красоты.

— Нет. Это мой дом, Мира, — ответил, а сам ладонь протянул.

Смотрит серьезно, и от взгляда пристального все в душе сжимается, перекручивается, а мир кругом вверх ногами переворачивается. И серебро это плавленое в глазах так и разливается, все собой заполняет. Воздух вокруг легкий, прозрачный, а не дышится им, солнце ласковое, жарой не опаляет, а в горле сухо становится.

Не подала руки, сжала разом вспотевшие ладони и кивнула ему — веди. Повернул, ступил на дорожку и пошел впереди, а я медленно следом побрела и вместо того, чтобы под ноги глядеть, смотрела, как ветерок забавляется с рубашкой белой: то натянет на мышцах крепких, очертит плечи и спину широкую, то рванет, раздует тонкую ткань. Или же в волосах червленых запутается, смешает, а после растреплет. Блики солнечные тут же к игре подключаются, начинают по шелковым прядям плясать. Глаза прикроешь и вспомнишь, как при первой встрече удивилась, что в жизни таких мужей не встречала, чтобы глаза точно серебро плавленое, а волосы будто червленое. Еще и красивым его назвала, от событий безумных голову потерявши. Но ежели по сердцу молвить, он и был таковым. Отважной красотой небеса диора наделили и чуточку суровой, ибо не проскальзывало в его облике ничего мягкого да ласкового.

Однако ж обожглась уже однажды о красоту мужскую, хотя Лика и рядом с черноволосым не поставишь. Но не в положении ведь дело, не в звании, не в происхождении, и даже не в том, что светлоглазый и светловолосый жених мой неудавшийся так на диора внешне не походил. То лишь важно, что больно легко женские сердца перед натиском таких вот мужей трепещут. Лик у нас первый парень на деревне был, а этот… этот, чай, первый в королевстве.

Ох ты ж небеса пресветлые! Под ноги глядеть надо, когда с пригорка шагаешь. Споткнулась на ровном месте и полетела носом навстречу гладким и твердым камушкам, и не долетела-то всего ничего, вовремя подхватило силой знакомой, а после еще вверх потянуло, на ноги поставило.

— Долго ты впечатлялась, — диор усмехнулся, а сам пальцы почти незаметно растер, не иначе силой пользоваться пока тоже непросто. Энергию тратил, а сам медленнее восстанавливался и от боли избавлялся.

— Чему это впечатлялась? — не смогла я в толк взять.

— Грандиозности пейзажа, — обвел рукой красотищу свою, будто на ладони перед нами раскинувшуюся.

Промолчала я о том, что не про окрестности думала, а когда взгляд его забавляющийся поймала, поняла, насмехается снова. Ну точно былой диор возвращается, а я почти перепугалась, не подменили ли.

— Чего ж я буду природой любоваться, когда муж такой доблестный впереди шагает. На тебя засмотрелась, ноженьки и подкосились бедные.

Думала ответствует как прежде, посмеется и только, а он, бессовестный, вместо того меня в краску вогнал:

— Теперь ты вперед ступай, — велел.

— Чего это?

— Мой черед любоваться.

— Вам нужно еще что-то, госпожа, — обратилась ко мне ладная русоволосая девка, чуть не до пола поклонившись.

— Ничего мне не надобно, — а коли и надо, сама что ли не справлюсь? Подослал ведь диор служанку с платьем, а девка настырная оказалась и мало того, что меня в ванную мраморную утянула и не отстала, пока не вымыла, так после ещё волосы взялась укладывать, и не в косу простую, а в такую прическу замысловатую, которую я только по эльфийским воспоминаниям и знала. Теперь вот стояла я вся благоухающая, причесаная и в платье красивенном, а вечером ужин ожидался со всей семьей диорской.

— Господин велел по всем вопросам прямо к нему идти, его комната рядом с вашей, как раз напротив.

Я кивнула, а девка наконец ушла. Ну а мне что теперь делать? Оглядела серебристую красоту на себе, платьем называемую, невесомую, легкую, как паутинка, все тело до талии перчаткой обтянувшее, а ниже складками мягкими до самого пола струящееся. Сесть в таком страшно, а вдруг порву. Решила прямиком к диору идти, спрашивать, чего мне делать-то теперь.

Вышла в коридор, в дверь напротив постучала, не подумав, что не одна я тут себя в порядок привожу. Диор тоже явно слугу, а не меня ожидал, уж больно тон его приказным показался.

— Входи!

Я и вошла, и о порог тут же запнулась, а диор в этот раз не словил, поскольку спиной ко мне перед зеркалом высоким стоял. Еще и на полотенце отвлекся, наскоро его с кресла подхватив и вокруг бедер обмотав. А я на полу растянулась, даже побеспокоится о платье хрупком позабыла, лицо в ладони уткнула, лежу, картинку диора голого из мыслей выгнать пытаюсь. А уши пылают, даже по шее уже краска разлилась.

Звук шагов легких ну чисто наказанием прозвучал, когда черноволосый ко мне приблизился. Уж лучше бы магией поднял. Хотя нет, больно ему пока от магии. Сомкнулись ладони на талии, вверх потянули, на ноги поставили. Я же сперва глазами в грудь мужскую уткнулась, а потом возьми и положи на нее ладони, после еще и лбом прижалась и пожалела, что все-таки не додали мне небеса мозгов в буйную голову. Иначе как еще объяснить, зачем я шрамы розовые, всю грудь его исчертившие, целовать принялась.

Никак у меня совсем разум помутился, а может просто, побывав по ту сторону края небес о многом иначе мыслить начинаешь. Понимаешь, что один день живешь, что второй может не наступить, а потому и сходишь с ума от жара кожи, от дыхания хриплого, от мышц, под губами каменеющих. А может оттого, что одну в огне не бросил, предпочел вместе в волшебном пламени плавиться, а я его до Лика опустила, усомнилась в нем. Сейчас же, увидев шрамы, заново все осознала.

Глотнула я сумасшествия, так глотнула, поцелуи эти, точно матушкина самая сильная пьянящая настойка ноги мои подкосили. Успела на шее Эртена повиснуть, чтобы снова на пол не сползти, а он за талию подхватил, придержал, пережидая, пока моя способность стоять восстановится. Только замер точно камень, крепкий, неподвижный и холодный.

Ох, мамочка моя и вы, святые небеса, может теперь лучше и вовсе на него не глядеть, глаз больше не поднимать. Не иначе как напрасно решила, что раз израненный, только силу почувствовавший, ради меня портал открыл и из рук короля вырвал, то не просто потому, что отблагодарить хотел.

Черноволосый мою проблему быстро решил, сам за подбородок голову вверх поднял, в глаза мои бесстыжие посмотрел да еще и спросить додумался:

— Для чего это, Мира?

Как для чего? Я ж сама, что ли знаю? Нахлынуло разом.

— От чувств, — ответила, а сама краснею, алею и доспеваю, а со мной на пару стыд яркий, девичий. Сама ж целовать кинулась, а он в ответ нет, чтобы головы лишиться от радости, еще меня о чем-то спрашивает.