Федор Федорович Кнорре

Никому, никогда...

Конечно, он прекрасно слышал, как в соседней комнате ходят и разговаривают, пьют чай - звякают ложки, и чашки стучат о блюдца, - слышал, как под самым окном петух захлопал крыльями, набираясь духу, прежде чем закукарекать. Знал, что вот-вот войдет его будить мама, но все-таки лежал, чувствуя яркий свет сквозь закрытые веки, и почти спал. Ему не хотелось вылезать из сна, ему там было хорошо, руки в ноги не желали шевелиться, вязли в чем-то густом и тягучем, как оса в меду.

Мама быстро вошла, стала тормошить, сдернула с него простыню, и он обиженно бурчал, притворно изображая, что его мучают.

- Просыпайся, просыпайся, вставав сейчас же, слышишь, Егорка! Мы уезжаем, чай на столе, все остынет, к речке без нас не ходи, обед на кухне накрыт полотенцем, мы уехали, ты остаешься один, мы сегодня постараемся пораньше!..

В спешке мама чмокнула его в щеку. Вышло похоже на тот короткий, писклявый звук, когда, послюнив палец, она пробовала, нагрелся ли утюг.

Звякнули, задребезжав, стекляшки - значит, захлопнулась дверь на террасе. А вот я щеколда брякнула два раза: сначала ее подняли, а потом когда она защелкнула уже захлопнутую калитку. Егор остался один в доме. И сейчас же соскочил с постели на пол.

Остался один в доме! Это как интересный подарок. А тебе еще дарят его каждый день с утра!

В короткой рубашонке, шлепая босыми ногами, он отправился пройтись по дому.

Спал он в маленькой комнатушке Старика, который летом выселялся в баню, а у родителей была комната в три окна, с цветами на подоконнике, с ярко-красным блестящим полом. Мухи, летавшие по комнате, вспыхивали, попадая в столбы солнечного света, и исчезали в сумерках. Пол под босыми ногами был прохладный, кроме тех островков, куда падали яркие пятна солнца из окошек. На них подошвам сразу делалось тепло. А днем будет даже горячо наступать.

С удовольствием пропустив нудный обряд умывания, он распахнул дверь на застекленную террасу. Сейчас же на ступеньках крыльца появилась с озабоченным квохтаньем наседка. Цыплята, с трудом карабкаясь, полезли за ней следом всей компанией и наперебой застучали об пол носами, подбирая дохлых мух.

Трясогузка, дергая длинным хвостиком, суетливо бегала по дорожке.

- Ага, явилась, - ворчливо сказал Егор, отломил кусочек мякиша, раскрошил и швырнул птичке.

Та, вспархивая, отбежала, но тотчас вернулась назад и проворно подобрала все до последней крошки.

Егор спустился в сад, подкинул еще крошек и подождал, пока все не подберет.

- Налопалась?.. Угу... Ну то-то! - со сварливым и угрюмым одобрением пробурчал он голосом колхозного конюха Антона, когда тот задавал корм лошадям.

Спохватившись, что стоит на дворе среди бела дня в одной коротенькой рубашонке, Егор побежал в дом, натянул трусы, щелкнув оттянутой резинкой по пузу, и, лениво обуваясь, с удовольствием раздумывал, что начать делать дальше.

Удивительно удачное получилось у него это лето: как-то само собой все сложилось так, что лучше не придумаешь. Тетка Саня, которая должна была за ним присматривать на даче, вдруг раскисла, стала хворать и решила заняться своим здоровьем, как раз после того, как комнаты в поселке уже были сняты, и таким образом Егор в будние дни оставался во всем доме один, что было ново и интересно.

Он взял в одну руку колбасу, в другую булку, походил по комнате, откусывая то из одной руки, то из другой.

Толкая коленом и помогая свободным мизинцем, пододвинул стул к двери, ведущей в помещение хозяев дома, влез на него и, с трудом дотянувшись, заглянул в чужую комнату через стеклянный верх.

Широченная постель, над которой бодаются два оленя на ковре. Рядом две швейные машины - старая, ручная, и новая - ножная. У стены громоздилась, сверкая полировкой, большая мебелина, ее вытащили сюда, чтоб не оставлять у жильцов-дачников - папы, мамы и Егора.

Привезли эту штуку из магазина за день до их переезда, и Егор слышал, как Людмила, хозяйка, водила соседей осматривать, а сама, брезгливо поджимая губы, презрительно пожимала плечом:

- Не знаю... Вот шифонэр взяли!

- Шифонэ-эр!.. - проблеял Егор в стекло и, слегка подавившись колбасой, слез со стула. Смотреть тут больше было нечего.

В углу сада, у канавы, была маленькая, аккуратная, круглая дырочка с пятикопеечную монету, прокопанная в земле. Егор ходил ее осматривать каждый день. Уже два раза он видел, как оттуда выглядывал ее хозяин. Бесшумно выскочит до половины, торчком выставит мордочку с круглыми ушками и застынет, прислушиваясь, тараща черные блестящие глазки, и вдруг бесшумно, не шевельнувшись, исчезнет, провалится обратно под землю.

Егор в первый день засмеялся от радости, что узнал такую тайну, - ведь все думали, что это просто дырочка, а там, оказывается, этот, с круглыми ушками и смышлеными глазками живет потайной своей жизнью, обделывает свои делишки, подглядывает и высматривает все, что ему надо.

С тех пор он каждый день подкладывал к норке кусочки хлеба, сыра или колбасы, и каждый раз все это исчезало.

Значит, "ему", этому типу, все это по вкусу. Наверное, соберутся там у себя дома всей компанией, попробуют, переглянутся и облизываются... Надо им почаще класть!

Он побродил еще по саду. Солнце здорово стало припекать, проносились мимо о угрожающим гудением шмели, и в траве все звенело и стрекотало; за забором у соседей мемекала на два голоса коза, так мерзко, точно дразнилась о другой козой: у кого противнее получится.

Он повалился ничком в самую гущу травы, так что стволы травинок оказались у него перед самыми глазами и оттого вдруг сделались огромными и совсем разными, непохожими одна на другую. Если долго не шевелиться, начинает казаться, что вокруг высокий травяной лес, над которым носятся пчелы; а то шмель тяжело бухнется на верхушку цветущего дерева и сердито копошит там лапками, а оно гнется и качается. Долго и прилежно карабкался по длинной травинке жук - карабкался и брякнулся на землю. Полежал в обмороке, как будто совсем подох, да вдруг забарахтался, замахал лапками, кое-как перевернулся, стал на ноги и опять полез на ту же травинку, хотя наверху ничего нет для него интересного.

В сиреневом пышном дереве у забора вдруг поднялся переполох. Там обычно полным-полно копошилось скворцов, синичек, воробьев. И вот оттуда сейчас вместо задорного, веселого попискивания и щебечущих песенок неслось какое-то скрипучее безобразие.

Звук был такой, будто целый оркестр взялся изо всех сил пилить в скрипки, дудеть в трубы, трещать, не в такт стучать по чем попало, без передышки, как только можно громче и противнее.

- У-у-у, гад! - стиснув зубы, с ненавистью прошептал Егорка и кинулся под крыльцо, где был у него спрятан лук и две стрелы.

Прячась за кустами смородины, он бесшумно прокрался поближе к сиреневому развесистому дереву.

Верещали воробьи, скворцы скрипели, не переставая, нечеловеческими, то есть нептичьими, голосами, совершенно непохожими на их обычное посвистывание маленьких дудочек, а под кустом, полузакрыв глаза, отводя морду в сторону, сидел кот с разбойничьей рожей, притворяясь, что понятия не имеет, из-за чего это такой шум поднялся.

Егор натянул тетиву, приподнялся над кустом, кот его сразу заметил и лениво встал.

С томной медлительностью, с нахальным равнодушием уверенного в безнаказанности бандита, которому просто наскучило слушать эту пискотню, котище стал уходить, едва передвигая лапы.

Нельзя сказать, что стрела просвистела, но все-таки полетела удачно. Правда, Егор, как всегда, промахнулся, но сам кот как-то подсунулся на то место, куда случайно угодила стрела. Ударившись о землю, она перекувырнулась и плашмя стукнула кота по хвосту. Кот, злобно вякнув, подскочил, помчался и с судорожной поспешностью протиснулся в лаз под забором.