Голос ее делался все нежнее и нежнее, и сейчас его почти невозможно было отличить от тонкого букета напитка и нежного запаха цветов, заполонившего разум Оливера.

- Откуда вы приехали? - спросил он, снова поднося чашку ко рту и слегка недоумевая: напитка, казалось, нисколько не убывало.

Теперь-то уж улыбка Клеф была определенно снисходительной. Но это его не задело. Сейчас его не смогло бы задеть ничто на свете. Комната плыла перед ним в восхитительном розовом мареве, душистом, как сами цветы.

- Лучше не будем говорить об этом, мистер Вильсон.

- Но... - Оливер не закончил фразы. В конце концов, это и вправду не его дело. - Вы здесь на отдыхе? неопределенно спросил он.

- Может быть, это лучше назвать паломничеством.

- Паломничеством? - Оливер так заинтересовался, что на какую- то минуту его сознание прояснилось. - А... куда?

- Мне не следовало этого говорить, мистер Вильсон. Пожалуйста, забудьте об этом. Вам нравится чай?

- Очень.

- Вы, очевидно, уже догадались, что это не простой чай, а эйфориак?

Оливер не понял.

- Эйфориак?

Клеф рассмеялась и грациозным жестом пояснила ему, о чем идет речь.

- Неужели вы еще не почувствовали его действия? Этого не может быть!

- Я чувствую себя, - ответил Оливер, - как после четырех порций виски.

Клеф подавила дрожь отвращения.

- Мы добиваемся эйфории не таким мучительным способом. И не знаем тех последствий, которые вызывал обычно ваш варварский алкоголь. - Она прикусила губу. - Простите. Я, должно быть, сама злоупотребила напитком, иначе я не позволила бы себе таких высказываний. Пожалуйста, извините меня. Давайте послушаем музыку.

Клеф откинулась в шезлонге и потянулась к стене. Рукав соскользнул с округлой руки, обнажив запястье, и Оливер вздрогнул, увидев еле заметный длинный розоватый шрам.

Его светские манеры окончательно растворились в парах душистого напитка, затаив дыхание, он подался вперед, чтобы рассмотреть получше.

Быстрым движением Клеф вернула рукав на место. Она покраснела сквозь нежный загар и отвела взгляд, точно ей вдруг стало чего-то стыдно.

Он бестактно спросил.

- Что это? Откуда?

Она все еще прятала глаза. Много позже он узнал, в чем дело, и понял, что у нее были все основания стыдиться. Но сейчас он просто не слушал ее лепета.

- Это так ничего прививка Нам всем впрочем, это неважно. Послушаем лучше музыку.

На этот раз она потянулась другой рукой, ни к чему не прикоснулась, но, когда рука оказалась в нескольких сантиметрах от стены, в воздухе возник еле слышный звук.

То был шум воды, шорохи волн на бесконечном отлогом пляже.

Клеф устремила взгляд на картину с изображением моря, и Оливер последовал ее примеру.

Картина жила, волны двигались. Больше того, перемещалась сама точка наблюдения. Морской пейзаж медленно изменялся, бег волн стремил зрителя к берегу Оливер не отрывал глаз от картины, загипнотизированный мерным движением, и все происходящее казалось ему в эту минуту вполне естественным.

Волны росли, разбивались и ажурной пеной с шипением набегали на песок. Затем в звуках моря обозначилось легкое дыхание музыки, и сквозь синеву волн начали проступать очертания мужского лица Человек улыбался тепло, как добрый знакомый. В руках он держал какой-то удивительный и очень древний музыкальный инструмент в форме лютни, весь в темных и светлых полосах, как арбуз, и с длинным загнутым грифом, лежащим у него на плече Человек пел, и его песня слегка удивила Оливера Она была очень знакомой и в то же время ни на что не похожей. С трудом одолев непривычные ритмы, он наконец нащупал мелодию - песенка "Понарошку" из спектакля "Плавучий театр" Но как она отличалась от самой себя - не меньше чем спектакль "Плавучий театр" от какого-нибудь своего тезки, разводящего пары на Миссисипи (1).

- Что это он с ней вытворяет? - спросил Оливер после нескольких минут напряженного внимания - В жизни не слышал ничего похожего.

Клеф рассмеялась и снова потянулась к стене.

- Мы называем это горлированием, - загадочно ответила она. - Впрочем, неважно. А как вам понравится вот это?

Певец-комик был в гриме клоуна, его лицо казалось рамкой для чудовищно подведенных глаз Он стоял на фоне темного занавеса у большой стеклянной колонны и в быстром темпе пел веселую песенку, скороговоркой импровизируя что-то между куплетами. В то же время ногтями левой руки он отбивал какой-то замысловатый ритм на стекле колонны, вокруг которой описывал круги все время, пока пел. Ритм то сливался с музыкой, то убегал куда-то в сторону, сплетая собственный рисунок, но затем вновь настигал музыку и сливался с ней.

Уразуметь, что к чему, было трудно. В самой песне было еще меньше смысла, чем в импровизированном монологе о каком-то пропавшем шлепанце. Монолог пестрел намеками, которые смешили Клеф, но ничего не говорили Оливеру. Стиль исполнения отличался не очень приятной суховатой утонченностью, хотя Клеф, судя по всему, находила в нем свою прелесть. Оливер с интересом отметил, что в манере певца пусть по-другому, но сквозит все та же свойственная Санциско крайняя и безмятежная самоуверенность. Национальная черта, подумал он.

Последовали еще несколько номеров. Некоторые явно представляли собой фрагменты, выдранные из чего-то целого. Один такой отрывок был ему знаком. Он узнал эту неповторимую, волнующую мелодию еще до того, как появилось изображение: люди, марширующие сквозь марево, над ними в клубах дыма вьется огромное знамя, а на первом плане несколько человек скандируют в такт гигантскому шагу: "Вперед, вперед, лилейные знамена!"

Звук дребезжал, изображение плыло, и краски оставляли желать лучшего, но столько жизни было в этой сцене, что она захватила Оливера Он смотрел во все глаза и вспоминал старый фильм давно прошедших лет. Деннис Кинг и толпа оборванцев, они поют "Песню бродяг" из... как же называлась картина? "Король бродяг"?

- Седая древность, - извинилась Клеф. - Но мне она нравится.

Дымок опьяняющего напитка вился между картиной и Оливером Музыка ширилась и опадала, она была повсюду - и в комнате, и в душистых парах, и в его собственном возбужденном сознании. Все казалось ему вполне реальным Он открыл, как нужно пить этот чай. Его действие, как у веселящего газа, не зависело от количества. Человек достигал высшей точки возбуждения, и за нее уже нельзя было перешагнуть. Поэтому лучше всего подождать, пока действие напитка чуть-чуть ослабеет, и только после этого выпить снова.