К часу ночи все собрались в парадных комнатах. После двенадцати чашки, по всей видимости сами собой, задымились и по комнатам расползся едва уловимый тонкий аромат, который смешивался с запахом чая и, попадая в легкие, вызывал что-то вроде слабого опьянения.
От этого запаха Оливеру стало легко и захотелось спать. Он твердо решил дождаться, пока не уйдет последний гость, но, видимо, незаметно задремал у себя в комнате, у окна, с нераскрытой книжкой на коленях.
Вот почему, когда это произошло, он несколько минут никак не мог понять, спит он или бодрствует.
Страшный, невероятной силы удар был сильнее, чем грохот. Оливер в полусне почувствовал, как весь дом заходил под ним, почувствовал (именно почувствовал, а не услышал), как бревна, словно переломанные кости, со скрежетом трутся друг о друга. Когда он стряхнул с себя остатки сна, оказалось, что он лежит на полу среди осколков оконного стекла.
Он не знал, сколько времени так провалялся. То ли весь мир был еще оглушен чудовищным грохотом, то ли у него заложило уши, но только вокруг стояла абсолютная тишина.
Первые звуки просочились к нему в коридоре, на полпути к парадным комнатам. Сперва это было нечто глухое и неописуемое, и сквозь него резко пробивались бесчисленные вопли, отдаленные на расстоянии. Барабанные перепонки ломило от чудовищного удара звуковой волны, такой сильной, что слух не воспринимал ее. Но глухота понемногу отпускала и, не успев еще ничего увидеть, он услышал первые голоса пораженного бедствием города.
Дверь в комнату Клеф поддалась с трудом. Дом немного осел от... взрыва? - и дверную раму перекосило. Справившись наконец с дверью, он застыл на пороге, бестолково моргая: в комнате было темно - лампы потушены, но со всех сторон доносился напряженный шепот.
Перед широкими окнами, выходившими на город, полукругом стояли стулья - так, чтобы всем было видно. В воздухе колыхался дурман опьянения. Снаружи в окна проникало достаточно света, и Оливер заметил, что несколько зрителей все еще зажимают уши. Впрочем, все сидели, подавшись вперед с видом живейшего любопытства.
Как во сне, город с невыносимой ясностью проступил перед ним сквозь марево за окнами. Он прекрасно знал, что здания напротив загораживают вид, - и в то же время собственными глазами видел весь город, который расстилался бескрайней панорамой от окон до самого горизонта. Посредине, там, где должны были стоять дома, не было ничего.
На горизонте вздымалась сплошная стена пламени, окрашивая низкие облака в малиновый цвет. Небо отбрасывало это огненное сияние обратно на город, и оно высвечивало бесконечные кварталы расплющенных домов - кое-где языки пламени уже лизали стены, - а дальше начиналась бесформенная груда того, что несколько минут назад тоже было домами, а теперь превратилось в ничто.
Город заговорил. Рев пламени заглушал все остальные звуки, но сквозь него, как рокот дальнего прибоя, прорывались голоса, отрывистые крики сплетались в повторяющийся узор. Вопли сирен прошивали все звуки волнистой нитью, связывая их в чудовищную симфонию, отмеченную своеобразной, жуткой, нечеловеческой красотой.
Оливер отказывался верить: в его оглушенном сознании на миг всплыло воспоминание о той, другой симфонии, что Клеф проиграла однажды в его доме, о другой катастрофе, воплотившейся в музыку, движения, формы.
Он хрипло позвал:
- Клеф...
Живая картина распалась. Все головы повернулись к Оливеру, и он заметил, что чужестранцы внимательно его разглядывают. Некоторые - таких было мало - казались смущенными и избегали его взгляда, но большинство, напротив, пытались поймать выражение его глаз с жадным, жестоким любопытством толпы на месте уличной катастрофы. Все эти люди - до одного - сошлись здесь заранее, чтобы полюбоваться на грандиозное бедствие, будто его подготовили специально к их приезду.
Клеф встала, пошатываясь, и едва не упала, наступив на подол своего бархатного вечернего платья. Она поставила чашку и нетвердой походкой направилась к двери.
- Оливер... Оливер... - повторяла она нежно и неуверенно.
Оливер понял: она была все равно что пьяна. Катастрофа до такой степени взвинтила ее, что она вряд ли отдавала себе отчет в своих действиях.
Оливер услышал, как его голос, ставший каким-то тонким и совершенно чужим, произнес:
- Что... Что это было, Клеф? Что случилось? Что...
Но слово "случилось" так не соответствовало чудовищной панораме за окнами, что он с трудом удержался от истерического смешка и невысказанный вопрос повис в воздухе. Он смолк, пытаясь унять бившую его дрожь.
Стараясь удержать равновесие, Клеф нагнулась и взяла дымящуюся чашку. Она подошла к нему, покачиваясь, и протянула напиток - свою панацею от всех зол.
- Выпейте, Оливер. Здесь мы все в безопасности, в полной безопасности.
Она прижала чашку к его губам, и он машинально сделал несколько глотков. Душистые пары сразу же обволокли сознание, за что он был им благодарен.
- Это был метеор, - говорила Клеф. - Маленький такой метеорит, честное слово. Здесь мы в полной безопасности, и с домом все в порядке.
Из глубины подсознания всплыл вопрос, и Оливер услышал свое бессвязное бормотание:
- Сью... Сью... Она...
Он не мог выговорить остального.
Клеф снова подсунула ему чашку.
- Я полагаю, она может ничего не бояться - пока. Пожалуйста, Оливер, забудьте обо всем и пейте!
- Но ведь вы же знали! - Эта мысль дошла наконец до его оглушенного сознания. - Вы могли предупредить или...
- Разве в наших силах изменять прошлое? - спросила Клеф. - Мы знали - но смогли бы мы остановить метеор? Или предупредить жителей? Отправляясь в путешествие, мы даем клятву никогда и ни во что не вмешиваться...
Голоса в комнате незаметно стали громче и теперь перекрывали шум, нараставший снаружи. Треск пламени, вопли и грохот разрушения сливались над городом в сплошной рев. Комнату заливало зловещим светом, по стенам и на потолке плясали красные отблески и багровые тени.
Внизу хлопнула дверь и кто-то засмеялся визгливым, хриплым, злым смехом. У кого- то в комнате перехватило дыхание, потом раздались крики испуга, целый хор криков. Оливер попытался сосредоточиться на окнах и на жуткой картине, которая расстилалась за ними, - и обнаружил, что это ему не удается.
