— Тогда на что же мы будем жить? — практично спросила Гардения.

На какое-то мгновение на лице герцогини показалась озабоченность, затем она решительно передернула плечами.

— Генрих обо всем позаботится, — сказала она. — Он так умен, он как-нибудь умудрится спасти хотя бы часть моих денег, я уверена в этом.

— Он уехал в Германию, — сказала Гардения, — а у нас с собой не так уж много наличности.

Она раскрыла свою сумочку и вытащила деньги, оставшиеся от той суммы, которую дал ей месье Груаз. Она тщательно пересчитала их.

— Пятьсот сорок девять франков, — сказала она. — Мне это кажется целым состоянием, но боюсь, этого хватит ненадолго.

— Это все, что Груаз дал тебе? — резко спросила герцогиня. — Что за вздор! В доме всегда хранится несколько тысяч франков на случай, если они мне понадобятся.

— Он собирался пойти завтра в банк, — пояснила Гардения. — На завтрашний вечер намечался большой прием, разве не так?

— Да, конечно, я подписала чек сегодня утром.

Секунду герцогиня казалась по-настоящему напуганной, затем она снова оживилась.

— Ерунда, наличные нам и не понадобятся. Мы отправимся в «Отель де Пари», где меня все хорошо знают. Когда Генрих пришлет мне немного денег или устроит как-нибудь, чтобы можно было выручить из Франции мои собственные, тогда мы и заплатим, но не раньше.

— А как барон узнает, где вы? — спросила Гардения.

— Я напишу ему, — ответила герцогиня. — Я напишу ему сразу же, как только мы прибудем в Монте-Карло. Конечно, я всегда могу послать телеграмму. Мы придумали свой собственный шифр, который его жена не сможет понять. Она очень надоедливая и ревнивая женщина.

Гардения чуть было не заметила, что это неудивительно, но решила, что это будет несколько жестоко. Вместо этого она распаковала кое-что из вещей, которые могли понадобиться ее тетушке вечером, затем отправилась в свое купе и занялась тем же. Когда она вернулась к тетушке, то обнаружила, что герцогиня выпила уже полбутылки бренди.

— Не стоит волноваться, детка, — сказала она слегка заплетающимся языком. — Я все обдумала. Генрих обо всем позаботится. Дорогой Генрих, он такой замечательный!

Гардения сжала губы. Она чувствовала, что может не удержаться и сказать герцогине все, что она в действительности думает о бароне и о том, как низко он поступил.

Как бы ни было предосудительно со стороны ее тети шпионить против страны, в которой она жила, все-таки главным виновником был барон, который уговорил ее, а может быть, даже заставил, сделать то, что она сделала. Теперь он сбежал, спасая свою жизнь, и не предпринял ни малейшего усилия, чтобы помочь женщине, которую превратил в свою сообщницу.

Гардения позвонила и заказала ужин, но когда стюард принес цыпленка и сандвичи с копченой семгой, ее тетя потребовала еще одну бутылку бренди. Гардения считала, что она уже и так почти пьяна, к тому же ей было жаль попусту тратить столько денег — они вряд ли могли себе это позволить.

Когда скромный ужин был окончен, а кровать постелена, Гардения уговорила тетушку раздеться.

— Вам так будет удобнее, — увещевала она, — и, может быть, вы немного поспите.

Она зашторила окно и погасила верхний свет, но, когда она повернулась и направилась в свое купе, герцогиня остановила ее.

— Побудь со мной, — попросила она. — Я не в силах оставаться одна.

Гардения послушно присела на край дивана, и с бокалом бренди в руке герцогиня начала свой рассказ…

Глава одиннадцатая

Поезд мчался сквозь ночь, унося их все дальше от опасности; герцогиня сидела на диване с бокалом бренди в руке и говорила, говорила, говорила… Она совсем забыла о том, что Гардения была ее племянницей и гораздо моложе ее. Она разговаривала с ней, как со своей сверстницей, как с женщиной, которая способна понять, что она пережила и какой странной и временами увлекательной была ее жизнь. За эти часы Гардения внезапно повзрослела.

Ее не шокировало то, что она услышала. Она просто впервые начала понимать многие вещи, которые раньше ставили ее в тупик. Она со стыдом стала осознавать, что была глупа и невежественна и что жизнь со всеми ее сложностями может быть очень странной и в то же время прекрасной.

Ей казалось, что тетя Лили вспоминает свое прошлое, пытаясь дать оценку всей своей жизни.

Временами Гардения чувствовала, что, если бы ее не было здесь, тетя Лили все равно продолжала бы говорить, потому что ей было необходимо расставить все на свои места и увидеть вещи в их истинном свете. Этот мчавшийся в ночи поезд увозил герцогиню от ее прошлой жизни, которая была полна и разнообразна, а временами прекрасна, а впереди ее ждало будущее, неизвестное, сомнительное и довольно пугающее.

Она рассказывала о том, как впервые приехала в Париж, о своем первом муже, который очаровал ее и, казалось, способен был спасти от однообразного и унылого существования; слишком поздно она узнала, каким он был нудным, посредственным и дрянным человеком.

— Но это не имело значения, — продолжала герцогиня. — В тот момент, когда я появилась в Париже, я поняла цену своей красоте и возможностям, которые она передо мной открывала. Мужчины влюблялись в меня с первого взгляда, они ходили за мной по пятам, они изыскивали немыслимые способы, чтобы быть представленными мне, меня превозносили, мне поклонялись, и практически с первой же минуты я стала признанной королевой Парижа.

Она замолчала и снова наполнила свой бокал. По мере того как проходили часы, ее речь становилась все более неразборчивой, но ее ум продолжал работать четко и ясно; она не сбивалась и не путала событий. Она говорила так, будто читала вслух книгу или описывала происходящее на сцене.

— Я пробыла в Париже уже два года, когда познакомилась с герцогом, — продолжала она. — Он, как и все другие мужчины, которых я встречала, упал к моим ногам и провозгласил, что я самое прекрасное создание, которое он когда-либо видел. Но герцог был не таким, как все остальные, он был настоящим ценителем красоты. Красота была для него всем — его хобби, его жизнью и его единственной любовью.

Герцогиня замолчала на секунду, а затем тихо рассмеялась.

— Все были с самого начала уверены, что я его любовница, — сказала она. — Как же они все заблуждались! Герцогу нужно было лишь одно — смотреть на меня.

Она взглянула на Гардению.

— Я ни на секунду не сомневаюсь, что никто в это не поверит, но это правда, — улыбнулась она. — Самый большой восторг в жизни он испытывал, когда я позировала перед ним обнаженная на фоне каких-нибудь ослепительных восточных шелков или на специальном возвышении, которое он соорудил в нашей огромной гостиной.

— А вы ничего не имели против того, чтобы позировать ему в таком виде? — спросила Гардения.

Герцогиня улыбнулась:

— Если говорить правду, я сама была влюблена в свою красоту. Восхищение всегда ударяет в голову, а кроме того, что касалось герцога, это доставляло ему огромное удовольствие, а он столько для меня делал.

— Значит… он никогда не был вашим мужем по-настоящему? — попыталась понять Гардения.

— Он дал мне свое имя, свое богатство и свое поклонение, — ответила герцогиня, — а мне ничего больше и не требовалось. Я полагаю, все эти годы я была тем, что называется «холодная женщина». Я хотела, чтобы мужчины восхищались мною, но я не хотела, чтобы они до меня дотрагивались, хотя все они только это и пытались сделать. И хотя никто этому не поверит, я была верна своему мужу.

Она еще глотнула бренди и продолжала:

— Конечно, женщины меня ненавидели. За мной же ухаживали не только одинокие мужчины, но и мужья, любовники и сыновья. Женщины не могли меня выносить и лишь ждали случая отомстить. И их час настал!

— Что же произошло? — поинтересовалась Гардения.

— Герцог умер, — ответила герцогиня, — и я поняла, насколько я одинока, не потому, что овдовела, а потому, что начала стареть. О, Гардения, нет ничего ужаснее, чем построить всю свою жизнь вокруг своей внешности, а затем обнаружить, что красота начинает увядать и, что бы ты ни делала, ничто не может остановить этот процесс.