— Мы с вами, майор, старые служаки, пожилые люди. Помним: кто рано встает, тому бог подает. Достаньте, Касея, из заднего кармана брюк свою записную книжечку. Найдите страницу, где записано, когда восходит солнышко шестнадцатого апреля. Ту сладкую минуту, в какую даже грешники спят сном праведников.

— Солнечное время четыре сорок. Среднеевропейское — шесть сорок.

— Шесть сорок. Совпадает с моим талмудом. Я имею слабость перепроверять самого себя… Шесть сорок. Темно. А тут еще леса. Подготовьте, Касея, шифровку. Нет, не записывайте. Легко запомнить: «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль. Моя подпись. Повторите.

— «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль, Кароль Сверчевский.

— Не надо «Кароль». Достаточно «К». Прячьте, Касея, записную книжку. Теперь я полезу в свой карман.

Он встал, застегнул пуговицы на кителе и достал из кармана нодполковничьи погоны.

— Главнокомандование Войска Польского удовлетворило наше с товарищем Пщулковским представление и досрочно присвоило вам звание подполковника. Поздравляю вас, подполковник Касея… Звездочки вышиты искусной женской рукой, не со склада.

От неожиданного перехода Касея забыл подобающую формулу ответа и по–штатски пробормотал: «Спасибо».

— Лично я, — Сверчевский снова сел, — не считаю присвоение звания досрочным. С тридцать восьмого года утекло много воды. Нацепляйте новые погоны. Отпразднуем на том берегу Нейсе. Да будет на то воля божья и замполита.

Артиллерийская подготовка началась затемно. Залпы «катюш» прочертили в ночном небе траектории для крупнокалиберных снарядов. Короткие вспышки разрывов и медленно гаснущий свет ракет освещали саперов, наводивших мосты. Пехота по горло в студеной воде форсировала Нейсе. Мосты готовили для тяжелой артиллерии, танкового корпуса, для резервов.

Гром глухо доносился слева, отчетливее — справа. Развертывалось наступление по всему фронту. 2‑я армия составляла его левое крыло в закипавшем Берлинском сражении.

Упал командующий артиллерией Пырский, из пробитого осколком горла хлестала кровь. Однако управление огнем не нарушалось.

Еще шаг — и можно уверовать в безупречную отлаженность наступления. Лесной пожар — он все–таки занялся — почти не задержал пехоту, от фаустпатронов пострадали немногие машины.

За два дня прорваны три позиции немецкой обороны. Корпус Кимбара набирает темпы. А темпы сейчас — все. Прерывая доклад Кимбара, Сверчевский орет в трубку: «Напшуд!»

Не потому, что старший начальник должен подгонять младшего, и даже не потому, что темп ниже запланированного ^[83].

Просматривая донесения в штаб фронта, он снижает их победный пафос. Боится потом попасть в смешное положение?

Много ли он видел эту войну?

Дни, недели, командуя стрелковой дивизией в сорок первом году. Ни дивизию, ни корпус, ни армию в наступление он не вел.

Когда–то Малиновский поучал: в нашем деле через ступеньку сигать нежелательно.

Он сиганул. Неосвоенное практически пытается восполнить обостренной интуицией. Восполнимо ли?

Когда командный пункт в зоне пулеметного огня, условия для психологических раздумий не наилучшие. И все-таки.

Сознавая, что война кончается, он не надеялся на слабое сопротивление. Однако и такого упорства не предвидел. Если не считать узкого клина, острием вбитого танками в Будишин, сопротивление не только не ослабело, напротив, ожесточилось. Неприятельские силы, похоже, возрастают, освежаются.

Гитлеровцы, нащупав открытый фланг необстрелянных поляков, бросили мотопехоту, танки.

Сверчевский приказал Кимбару оттянуть часть сил от Будишина, контратаками в юго–восточном направлении прикрыть оголенный фланг. Остальным дивизиям — продолжать наступление.

Он видел ближнюю цель противника, но не различал дальнюю. Фронт второй армии растянулся, сама армия разделилась на три группировки: первая продолжала наступление на Дрезден, вторая прикрывала левый фланг, третья вела бои в дымившихся лесах.

При такой час от часу усложняющейся обстановке желательно все же знать намерения противника.

Кое–что он запоздало и постепенно узнавал. Сведения, добытые боем, вытянутые из пленных.

Командующий немецкой группой армий «Центр» фельдмаршал Шернер сосредоточил мощную ударную группировку для флангового контрудара по 1‑му Украинскому фронту. Ее состав еще не уточнился, приказ Гитлера, конечная задача Шернера еще не были известны.

20 апреля противник настолько активизировался, что главные силы танкового корпуса пришлось снять с Дрезденского направленпя и перебросить для отражения нарастающих контратак слева. Командующий фронтом согласился с таким решением. Но и ему, устремленному на Берлин, не хватало ясности. Что делается в районе Ротенбург — Будишин? Поэтому, минуя прорвавшиеся немецкие танки, на командный пункт Сверчевского прибыл начальник штаба фронта генерал армии Петров.

Когда–то в Испании в смутную минуту к нему приехал Хаджи Мамсуров и пусть не спас, но сказал дело. Мамсурова Сверчевский знал лично. С Петровым встречаться не доводилось.

Прослуживший всю жизнь в армии, Сверчевский выработал свою шкалу командирских достоинств. Она могла не совпадать с взлетами и падениями должностной карьеры. Сверчевский, например, не признавал теоретических открытий Павлова относительно танковых корпусов, но, когда Павлова летом сорок первого обвиняли в трусости и измене, этому он не верил.

Имя Петрова Сверчевский числил не ниже многих громких имен. Увидев генерала, обликом напоминающего чеховского интеллигента с пенсне и старомодными усами, утвердился в своем мнении. Тем более, что этот никогда не повышающий голоса генерал оборонял Одессу и Севастополь, вел через Карпаты 4‑й Украинский фронт.

Накануне Берлинской операции Петрова назначили начальником штаба к Коневу. Причины перемещения Сверчевскому известны не были и его не касались. Щекотливейший момент — первый.

Командующего фронтом — существует такая тонкость в Советской Армии — называют «товарищ командующий». Если он не Маршал Советского Союза. Потому что командующий или маршал может быть лишь один на фронт.

До Берлинской операции Петров всегда был «товарищ командующий». Сперва армией, потом — фронтом. Сейчас впервые к нему, как и прочим генералам, надлежало обращаться по званию.

Сверчевский так не желал. Хоть бы раз прежде встретиться с Петровым — все было бы просто. А так — кто знает?

Он щелкнул каблуками, вытянулся.

— Здравия желаю… Иван Ефимович.

Петров чуть дольше, чем принято, задержался взглядом на польском генерале и вместо формулы «доложите обстановку» попросил:

— Введите, пожалуйста, в курс дела.

Не поднимая головы, Петров следил по карте. Когда неподалеку грохнул выстрел, но разрыва не последовало, заметил:

— «Фердинанд». Болванка… Продолжайте.

Эта ли болванка или чрезмерное хладнокровие начальника штаба, но Сверчевский сорвался.

Почему он, командующий армией, не информирован о противнике? Какого черта левый сосед, генерал Коротеев, топчется на месте?

Когда речь коснулась Коротеева, Петров презрительно скривился.

— Дурной тон — валить на соседа. Пятьдесят вторая, которой командует Константин Аполлонович Коротеев, — он сделал ударение на имени и отчестве, давая понять, что оценил обращение Сверчевского к нему самому, и назидательно подчеркивая вместе с тем свое уважение к левому соседу польского генерала ^[84], — несколько месяцев не выходит из наступательных боев. У Коротеева дивизии с номерами и длинными названиями, но без личного состава. Однако, смею заверить, Коротееву и вам будет оказана помощь…

Петров сообщил о немецких резервах, которыми усиливается группировка Шернера. Ей поручено прорваться на тылы наступающего 1‑го Украинского фронта, изолировать, окружить его.

— Бред какой–то, — вырвалось у Сверчевского.

— Не думаю, — возразил Петров. — В их ситуации это по–своему правомерно. Но идея рождена по картам и военно–историческим прецедентам. Без учета реальности. А реальность такова: война Гитлером проиграна. Наша победа будет полной, коль мы возьмем Берлин. Жуков и Конев заверили Верховного, что наши войска способны взять его раньше англо–американцев, которые сейчас — отдадим должное — донельзя мобильны… Надеюсь, вы понимаете, командование фронтом сделает все возможное, чтобы вам помочь. Но главное направление — Берлин…