Однако войска отбивались, бросались в контратаки.
31 октября бои завязались у самого Мадрида.
У республиканцев отсутствуют резервы. Еще бы несколько дней, и закончилось бы формирование пяти испанских и двух интернациональных бригад. Но где их взягь, эти дни?
Хетафе, южный пригород столицы, уже у мятежников.
Правительство Лярго Кабальеро покидает Мадрид, за ним — военное министерство и штаб Центрального фронта…
Однако растерянность и паника сменяются порядком и исступленной решимостью. Компартия принимает на себя ответственность за защиту Мадрида.
Мятежный генерал Мола обещает, вступив в Мадрид, обратиться к миру с самой короткой речью: «Я — здесь». Сражающийся Мадрид объявляет: «Но пасаран!» («Они не пройдут!»)
7 ноября самоуверенное продвижение франкистов застопорилось. Им удалось зацепиться лишь за опушку пригородного парка Kaca дель Кампо, на юге захватить Карабанчель Бахо.
Тем временем подтягиваются республиканские бригады и трехтысячная колонна анархистов из Каталонии. В бой вступает 1‑я (11‑я), 2‑я (12‑я) интернациональные бригады.
Лобовой штурм Мадрида потерпел крах, франкисты выдохлись. Республиканское командование укрепляло город, готовило контрудар.
По этой причине и перебросили под Мадрид «Марсельезу». Ее совместные с бригадой Галана контратаки увенчались успехом. Лас Розас — небольшой городок на железнодорожной линии, в истоках реки Гвадаррамы, мог пригодиться в последующих операциях. Но как они планируются? Не добившись вразумительных ответов, сбитый с толку противоречивыми приказами штаба Центрального фронта и штаба Мадридского фронта, Вальтер в поисках ясности и в надежде на свидание с Горевым направился в столицу.
По ярко освещенной лестнице Горев спускался не спеша, с видом человека, мало обремененного заботами. Будто наносил визит вежливости: кожаное пальто на руке, в зубах трубка, белый платочек в кармане.
Насколько чужероден костюм на Берзине, настолько естествен и элегантен Горев в своей тройке. Лишь пиджак топорщился над правым задним карманом отутюженных брюк.
Горев задержался возле Вальтера, вынул трубку изо рта.
— Через пятнадцать минут к вашим услугам.
И скрылся в кабинете подполковника Винсенте Рохо.
— Ваш шофер понимает по–русски? — спросил Горев, когда, вернувшись от Рохо, поднимался с Вальтером по лестнице.
— Ни бум–бум!
— Мой еще больше «ни бум–бум». Однако предпочел бы, чтоб они приятно побеседовали в вашем «мерседесе», пока мы будем беседовать в моей «испано–сюизе».
На улице он накинул на плечи кожаный реглан.
— Погодка.
Они расположились на заднем сиденье, Горев приспустил боковое стекло, набил трубку «донхиллом». Движения у него быстрые, но ровные, не порывистые. Высокий лоб, оттопыренные уши, молодое, готовое вот–вот расплыться в улыбке лицо. Однако за два часа ни разу не улыбнулся.
— Предварительное замечание. Вы мне не подчинены ни формально, ни по существу. Вы — испанский генерал. И все. В отличие от других испанских командиров у вас не будет русского консультанта. Никто не утрет вам слезы, не подсунет шпаргалку. Ваша воля — воспользоваться моими советами либо послать меня…
Крепкое словечко вплеталось в гладкую книжную речь Горева, избавляя от подробностей.
— В положении, аналогичном вашему, пребывают Клебер, отчасти Лукач. В ноябрьские дни — не жалею красивых слов — Клебер проявил чудеса. Лукач же и смел, и умен, и лукав, и добр. Приплюсуйте: настоящий хозяин. У него транспорта больше, чем в любой бригаде. Боеприпасов тоже. Прекрасный лазарет… Неспроста и не в назидание расписываю Лукача. Вам действовать под Лас Розас совместно.
Вальтер это предвидел, внимательно и ревниво слушал все, что касалось уже знаменитого командира двенадцатой бригады. Они виделись. Правда, как–то поспешно, разговаривали на людях. Это беглое знакомство оставило у Вальтера ощущения неясные, он не сумел сразу ответить на сердечную открытость Лукача.
Сейчас Вальтера интересовало другое, — Лукач, по словам Горева, не церемонится со штатным расписанием, перекраивает его.
— Вы, я слышал, тоже не слишком почитаете штатный сносок? — вопросительно повернулся Горев.
— Пробую перестроить штаб. В несбыточной надежде приблизить к нашему штабригу.
Горев затянулся.
— Не к штадиву? Не исключено развертывание дивизий на базе бригад. Вуде оно станет осуществляться с умом. Вот какие вуаля…
— Не допускал такого оборота.
— Имейте в виду… Вернемся, однако, к вашему положению. Сегодня, я полагаю, вы переступили некие границы. Проявили большую настойчивость, чем падлежит командиру интербригады. Да, вы жаждали определенности. Но настойчивость ваша не соответствует должностному рангу. Чувствуете? Демонстрируя противоречия приказов двух штабов — Мадридского и Центрального, вы их невольно подвергали критике. Для этого имеются основания? У меня их во сто крат больше… Батальон бригады имени Домбровского в одну ночь получает четыре приказа. В каждом — свое направление действий… Помимо всего прочего, ничегошеньки не добьетесь. Необходимо быть политиком, дипломатом.
— Я приехал воевать, а не разводить дипломатию.
— Я приехал разводить, как вы соблаговолили заметить, дипломатию, а не… Все мы приехали сражаться с фашизмом, — Горев был выше личных обид. — Постепенно сами почувствуете пределы своих «должен» и «могу». Вы вправе спросить: как же быть?
Ответ сводился к тому, что необходимы верные ориентиры — люди, на которых можно положиться в штабе, среди командования.
— Матальяна — из сведущих офицеров. Ортега — партработник, но стоит дюжины штабников. Хочу надеяться, они вас правильно поняли. Но могли ведь сунуться черт те к кому. Ваше благородное негодование вышло бы боком и вам, и всем нам…
Он проговорил это с нескрываемым, злым осуждением. Но вместо напрашивавшегося ругательства повторил: «Вот какие вуаля». Трубка погасла, Горев не набивал ее, держал во рту, стиснув зубами черный мундштук. За недолгое свое пребывание в Испании он многое постиг и досадовал, что человек, дымящий рядом сигаретой, пригубивший хмельного винца славы, еще нуждается в поводыре. Любая оплошность того, кто приехал из Москвы, усложняла его, Горева, и без того сложные, тонкие функции. Вынужденный в Мадриде и Валенсии выказывать дипломатическую сдержанность, он разрешает себе безжалостную прямоту с советскими командирами и в докладных, направляемых в Москву.
— Расстановка фигур на шахматной доске не всегда соответствует их подлинной ценности. — Горев достал кожаный кисет, набил трубку, но не закурил. — Оборона Мадрида доверена генералу Миаха. Он наливается спесью, вступил во все партии, вплоть до комсомола. Но от этого не умнеет. Военное министерство, удирая в панике из Мадрида, прихватило машину Миахи. Старик ездил несколько дней на велосипеде. Проявляйте к нему ритуальное уважение. Всерьез не принимайте.
— Кого принимать, Владимир Ефимович?
— Гм, кого? Из тутошних, мадридских, Винсенте Рохо. Не всегда под боком? Я вам скажу, как отвечал у нас в академии один доблестный краской, не готовившийся к занятиям: «Буду действовать по обстановке». И вам рекомендую: «по обстановке».
Горев готов был улыбнуться. Еще вот–вот. Но достал спички, сломал одну, вторую, засопел трубкой.
— За такой ответ, предполагаю, послали меня подальше. Предпочитаю, когда вслух, вопреки дипломатическому протоколу.
— Среди наших советников — вы их еще слабо знаете — есть всякие. Такие, как Фриц [31] (дружит с Лукачем, ворожит ему) или Малино [32], дорого стоят. Полезно знакомство с Вольтером [33]. Ведает артиллерией… Но попадаются и доморощенные Александры Македонские. Ему клипок вострый и — одним махом всех побивахом.
Иногда рекомендации Горева не совпадали с представлениями Вальтера. Взять тех же журналистов. Ихнего брата немало в Мадриде. Есть и заведомый сброд, есть и скользкие персонажи. Но враждебность, какую проявил Вальтер, отказавшись принять корреспондентов, бестактна.
