Храбореев любил пофилософствовать во время перекура.

– Зимний способ ловли применялся ещё нашими прадедами, – сказал, кивая на майну. – Но тогда-то хоть понятно было – соль дороже золота. Зимой ловили, чтоб не солить. А теперь-то зачем упираться? Соль дешёвая.

Бригадир не уловил намека.

– Ты куда это клонишь?

Северьяныч ухмыльнулся.

– Летом бы ловили да солили, а зимою – отдыхай, ребята.

– Ага! – Атаман хохотнул. – Иди, скажи начальству.

– Ты – бугор, тебе и говорить.

Канюшина «бугром» недавно стал. Немного возгордился руководящей должностью. Походка изменилась, осанка и даже цвет лица. Рожа теперь у Казимира – постоянно красная. Если не от мороза, так от «румки» спирту. Маленькие светлые глаза у бригадира будто серым мохом обросли – бровями занавесились. Шевеля бровями, он выпрастывал глаза – смотрел сурово. Начальника изображал. Но поговорить с ним интересно – это факт.

Храбореев спросил:

– Слышь, бугор, а как они раньше ловили? Предки-то.

– Ставными сетями.

Глядя на озеро, Северьяныч пытался представить ловлю ставными сетями.

– Ума не приложу. Как они управлялись?

Затаив ухмылку, Канюшина пошевелил лохматыми бровями.

– А потому что – нечего прикладывать.

– Что «нечего»?

– Ты говоришь – ума не приложу…

Храбореев засмеялся.

– Один ноль. А если тебе, Казик, есть, что прикладывать, – Храбореев постучал по своей шапке, – расскажи тогда. Прочти ликбез.

– Уговорил. Значит, так. Брали тетиву… – Казимир показывал на пальцах. – Брали норило…

– Кого-о?

Артельный атаман развел руками, что-то изображая:

– Длинный тонкий шест у них имелся, так называемое «норило», для продёргивания тетивы ставных сетей. При помощи такого «норила» подо льдом тянули тетиву от лунки к лунке.

– Интересно. – Северьяныч задумался, глядя вдаль. – А название Норильска – не от этого «норила»?

– Может быть. Не знаю, врать не буду.

– А про это «норило» ты откуда узнал?

– Книжки надо читать, а не только лаптем щи хлебать, – не без гонора ответил бугор.

– Да что ты говоришь? – Храбореев хмыкнул. – А что ты мне можешь сказать по поводу Лаптева? А? Что ты скромненько молчишь? Так я тебе скажу. Он хотя и Лаптев был, но лаптем не был. В 1733 году этот Лаптев был руководителем Великой Северной экспедиции, отправленной ещё Петром Первым для поиска северного морского пути. И вот когда этот Лаптев писал отчёты о своей экспедиции, там была «река Норильская», хребет «Норильский камень». И никакого «норила» там почему-то не было.

Бригадир, слегка смущённый эрудицией Храбореева, занервничал. Поднялся.

– Так, ну, ладно, – сказал он, поправляя шапку, – хватит трепаться. План горит, мужики, несмотря на морозы!

Перекур закончился. И опять засверкали стальные орудия. Разлетаясь, зазвенели голубые хрусталики. Острые льдинки секли по глазам, по щекам, иголками втыкались в заиндевелые бороды. На морозе пар валил от телогреек, разгоряченно распахнутых, а то и вовсе скинутых под ноги.

На поверхности озера Храбореев работал без проблем, без устали, а когда углублялся под лёд – что-то с ним происходило… непонятно – что.

Аквамариновая майна со светлыми виноградными гроздьями вмерзшего воздуха дышала мятным холодом в лицо. Забываясь, Антон Северьяныч заворожённо смотрел куда-то сквозь толщу льда. Щёки бледнели, точно обмораживались. А потом Храбореев начинал как-то странно, блаженненько улыбаться. Он вспоминал те времена, когда в руках его был не вот этот топор-ледоруб, а совсем другой топор – тот, которым он рубил себе добротную избу на берегу Колдовского озера. Ах, как звенел тогда топор! Спозаранку вызванивал. Жадно вгрызался в дерево. Шумно плескался в пене белых запашистых щепок. Неутомимо взмахивал стальными крыльями, словно собирался лететь на небеса. Наклоняясь, Антон Северьяныч поднимал какую-то ледяную щепку и очень внимательно, тщательно разглядывал её, как будто рассматривал под микроскопом. И этот странный, мощный «микроскоп» давал ему возможность видеть то, что никому не видимо и никому не ведомо. Поначалу перед глазами Храбореева сверкала изба, стоящая на берегу Колдовского. А затем – когда он поворачивал ледяной осколок – перед ним сияла Полярная звезда. Волшебный Дворец-Леденец переливался всеми цветами радуги. От него тянуло холодком, только совсем не таким, какой всегда бывает на Земле. Это был приятный, тёплый холодок, пахнущий мятной конфетой. Глубоко вдыхая запах мяты, Северьяныч вошёл во дворец, посмотрел под ноги и удивился: вот он идёт, а ему ни капельки не скользко. Вот он рукой потрогал лёд, а ему нисколечко не холодно. Вот он заходит в просторный зал, а там сидит на троне седобородый Царь-Север. А рядом с ним – Царица-Северица. А возле них – царевич. А неподалёку – забавный медвежонок. Белый-белый. Живой…

– Эй, ты! – неожиданно крикнул Царь-Север. – Ты живой или помер?

Встряхнув головой, Храбореев маленько прочухался.

«Это кто? – подумал он. – Это Канюшина снова разорался?..»

Да, это бригадир кричал неподалёку. Поторапливал.

На мгновенье выходя из забытья, Храбореев снова погружался в свой удивительный сказочный мир. Стоял – не слышал того, что рядом. В него бросали осколок льда. И всё равно Северьяныч не реагировал.

Мужики в бригаде переглядывались.

– Чего это он? – говорили вполголоса. – Стоит, будто кол проглотил!..

– Эй, дядя! – снова кричал Канюшина. – Проснись и пой!

И, наконец-то, вздрогнув, Храбореев поворачивал голову. Незрячими глазами смотрел по сторонам.

– Ну его к чёрту… – Бросая ледяной кусок, говорил он, ни к кому не обращаясь, на карачках выползая наружу.

Казимир, задирая рукав, демонстративно смотрел на часы.

– Не понял юмора. Три минуты поработал и перекур? Так, что ли? Стахановец.

– Так! – утомлённо отвечал Северьяныч.

– Это что? Саботаж? – «бугор» пытался говорить повеселее, чтобы не осложнять отношения.

– Саботаж, саботаж… – машинально соглашался Храбореев.

Бригадир, принимая это на свой счёт, заводился.

– Ты не сачкуй! Работай! Все пашут, а он…

– Работа не волк.

– Правильно. У нас работа – рыба. Так что хватит…

– Не ори.

– Иди, работай, говорю.

– А я говорю: не ори.

Неспешно вынимая папиросы, Храбореев прикуривал, задумчиво глядя на спичку. Отворачивался от бригадира. Вернее – от майны, чтобы душу не травить «ледяной могилой». А бригадиру казалось – это он нарочно зад показывает. «Сука! Я тебе припомню саботаж!»

Перекурив, пересилив себя, Северьяныч опять спускался в ледяной забой. Остервенело рубил топором-ледорубом, колотил пешнёй, вгрызаясь в голубовато-изумрудные глубины. Пешня мелькала – трудно проследить за ней. Добела отполированный наконечник с такою силою втыкался в каменную глыбу льда – горячие искры вот-вот полетят… Но через несколько минут Храбореев снова замирал, широко раззявленными глазами проваливаясь в могильный морок мёрзлого озера. Теперь ему казалось, что это Колдовское, в котором он ищет сына.

Заподозрив что-то неладное, Канюшина стал говорить спокойно, даже с сочувствием:

– Да что это с тобой? Опять полез наверх? Или тебе не здоровится?

Молоденький Плацуха, без году неделя работавший в бригаде, желая «прогнуться» перед начальством, громко сказал:

– Бугор! Да понос у него! Чо тут думать?

Артельщики зареготали.

Глядя на весёлую, будто салом смазанную, физиономию молоденького подхалима, Храбореев взорвался. Схватил пешню, метнул – точно копьё. Полыхая наконечником, пешня со свистом прострелила по-над ухом изумленного парня – на вершок воткнулась в лёд, разбрызгивая звонкие стекляшки.

– Щенок! – сквозь зубы сказал Храбореев. – Я в следующий раз не промахнусь!

Плацуха побелел, попятился и, едва не упав, на трясущихся ногах отбежал подальше.

– Сволота! – закричал, срываясь на фальцет. – Бугор! Ты видел? Покушение на жизнь. Статья двести семьдесят семь! Да я тебя, подлюгу, засажу лет на…