Однако мысль о лейтенанте Смирнове не покидала Голубева. Он любил во всем разбираться до конца. Он чувствовал что-то натянутое, показное в молодцеватой выправке подчиненного. Настораживало, что в бою он держится излишне напряженно, часто оглядывается на командира. Голубев решил во что бы то ни стало рассеять свои сомнения.
...Штурмовикам поручили разрушить переправу, которую прикрывал мощный зенитный заслон. Задание было серьезным. Перед вылетом Голубев проверял летчиков, сидя возле ящика с песком и рисуя возможные варианты
Очередь дошла до лейтенанта Смирнова, который на этот раз назначался ведущим. И по мере того, как Голубев экзаменовал его, на лине лейтенанта все яснее проступала нервозность. А когда Голубев сказал, что, видимо, с полчаса придется «висеть» над переправой, чтобы разбомбить ее, лейтенант не выдержал:
— Если мы проторчим там полчаса, от нас останутся только щепки.
— Вы поняли приказ?—спокойно спросил командир.
— Понял, — сказал ведущий, устыдившись своих товарищей.
Голубев еще раз объяснил задачу. Лейтенант Смирнов четко повторил ее, но когда машины уже вырулили на старт, он вдруг заявил, что лететь, пожалуй, нельзя — трясет мотор.
Голубев сам сел в кабину и в присутствии Смирнова тщательно опробовал мотор. Машина работала хорошо.
— Убедились? — спросил Голубев.
— Да, — ответил смущенный лейтенант.
— Садитесь в самолет, — приказал капитан, но ведущим полечу я сам.
...Фашисты били из зениток остервенело. Однако наши штурмовики «висели» над целью даже больше тридцати минут. Они полностью разрушили вражескую переплаву.
Когда, выполнив задание, машины вернулись на аэродром, Голубев не сказал лейтенанту Смирнову ни слова. И это молчание командира потрясло Смирнова до глубины души. Он вышел из кабины бледным, с дрожащими губами и молча стоял перед капитаном, ожидая, когда разойдутся остальные.
— Товарищ капитан, простите вы меня? — спросил он наконец.
— А вы поняли свою вину?
— Да, до конца. Вы увидите...
— Все ясно, товарищ лейтенант. Не надо слов, я верю.
Голубев действительно верил в людей и понимал их. После этого случая лейтенант Смирнов десятки раз возглавлял группу атакующих штурмовиков и в каждом вылете действовал уверенно. Человек переродился на глазах. Этот факт не мог не привлечь внимания полка.
— А ведь могло быть все иначе, сказал на партийном собрании части командир. — Вот что значит, товарищи, правильный подход к людям. Прямо скажем, у Голубева раскрывается талант командира-воспитателя.
Потом поднялся Голубев. Он, как всегда, держался скромно.
— Какой там талант! Помню, учился я в Харькове, был у меня инструктор — вот это действительно талант.
И он рассказал о своем воспитателе, который пробудил у неуверенного в себе курсанта страсть настоящего летчика, о том, как он советовал Голубеву искать в людях скрытую «живинку».
— Одним словом, в человека надо верить, — закончил он.
ЗВЕЗДА ГЕРОЯ
Устало и зло ревет мотор. Нервно вздрагивает бронированная машина. В кабине еще не выветрился запах порохового дымя. Но Голубев не чувствует этого запаха. «Ил» возвращался на свой аэродром. Взгляд Голубева машинально скользит по огромной мрачной туче.
«Будет дождь», — подумал он, вздохнув. Голубев немного взял ручку на себя и перевел машину в набор высоты, сделал неглубокий вираж и невольно оглянулся назад, туда, где серая пелена дождя уже застилала землю. Там, на земле, среди обломков фашистских автомашин лежит поливаемый дождем Ил-2, а в нем его боевой товарищ пилот Васильев.
...Три минуты тому назад он был жив. Виктор слышал в наушниках его задорный, звонкий голос:
— Товарищ капитан! Держитесь, помогу... Товарищ капитан, еще минутку.
...Чуть забрезжил рассвет, и он вместе с Голубевым вылетел на разведку укреплений на берегу реки. Когда они уже подсчитали количество зенитных батарей, обнаружили переправу и танковую засаду в роще и передали данные в штаб пехотного полка, их атаковали два фашистских самолета. Почти одновременно заговорили и зенитки.
Голубев и Васильев, поняв, что начинается настоящий бой, перестали маскироваться и атаковали батарею. Затем, выйдя из зоны обстрела зениток, они схватились с «мессерами», поскольку уйти от них было нельзя. Фашистским истребителям удалось повредить «ил» Васильева.
По фюзеляжу потекло масло и бензин. За машиной потянулся белый дым. Решив, что с одним штурмовиком покончено, фашисты накинулись на Голубева. Они взяли его в «клещи». Вот тогда-то напарник Голубева, несмотря на приказание возвращаться на базу, и сказал:
— Держись, командир! Иду к тебе!
Васильев знал, что он не дотянет до аэродрома. Он знал, что минуты его сочтены. Бензин вот-вот воспламенится, а пробитый мотор заглохнет. Он и стрелок-радист отказались прыгать с парашютом в расположение врага. Свои последние минуты жизни они решили посвятить тому, чтобы спасти жизнь другого.
Васильев приблизился к месту схватки и на какое-то мгновение отвлек на себя огонь фашистских самолетов. И этого мгновения Голубеву оказалось достаточно, чтобы короткой пушечной очередью вспороть «мессеру» брюхо. Тогда и второй отстал.
— Прощай, друг!—услышал Виктор по радио.— Передай товарищам — пусть не горюют. Мы умираем не зря, — за нашу Родину! Прощай... — Голос оборвался.
Голубев со слезами на глазах обернулся и увидел, как пылающая машина несется вниз. Но вот она чуть выровнялась и направилась прямо на автоколонну. Из автомашин в панике бежали солдаты. Горящий «ил» врезался своим тяжелым телом в хвост колонны и все смешалось в огне и дыму. Видимо, автомашины везли снаряды.
Теперь, остыв от схватки, Голубев один возвращался на аэродром. И эти тяжелые гряды туч, и рокот мотора, и тупая боль в висках тяжело давили на сердце. Ведь три минуты тому назад Голубев был с Васильевым, теперь товарища нет в живых.
Но так ли это? Пройдут, быть может, века, однако герой Васильев будет вместе с тысячами погибших сынов Отчизны жить в памяти потомков. Кончится война, и в каждом колосе, вскормленном щедрой землей, в каждой тонне добытых угля и нефти, в улыбках детей и в песне юноши — во всем, что есть живого на земле, будет жить герой Васильев.
Виктор Максимович расправил плечи и вздохнул. Он также сурово смотрел вперед на грозовую тучу, но в его взгляде уже не было такой тоски. Вдруг он увидел над этой тучей две черных точки. Та, что была сверху, быстро падала на нижнюю, нижняя скользила в сторону, описывала дугу, исчезала в туче. «Тут что-то неладное»,— подумал он. Приблизившись, Голубев опознал в верхней точке силуэт вражеской машины. «Все понятно: «мессер» расправляется с нашим самолетом, у которого нет боеприпасов; быть может, это тот же «мессер», который несколько минут назад подбил Васильева». Голубев запальчиво крикнул стрелку:
— Приготовиться к атаке!
Но когда машина приблизилась к месту боя, самолет, который был внизу, вместе с верхним обрушился на «ил». Два стервятника инсценировали бой, зная чувство братской выручки у наших летчиков. Даже вдвоем они не пошли в открытую атаку.
...Уходить было поздно. Голубев принял бой. Он предупредил стрелка, чтобы тот не выпускал ни одного патрона зря. Больше всего Голубев старался, чтобы фашисты не зашли снизу. Какой бы маневр они ни проводили, искусный летчик отвечал смелыми контрманеврами.
Вскоре на помощь подоспело звено «яков». Один из «мессеров» был сбит, а летчик прыгнул с парашютом. Голубев с благодарностью посмотрел на наших истребителей, которые продолжали свой полет на запад. «Спасибо вам, ребята, выручили из беды», — мысленно поблагодарил он.
В тот же день в авиаполк привели пленного фашистского летчика, назвавшего себя Куртом Рейнгардтом. Он окончил берлинскую школу асов. На фронт был переброшен из Франции в составе эскадры «Адольф Гитлер» и сбит при первом вылете.
