Мы с Фридой часто это обсуждаем. Что нам делать? Закрыть лавку и окончательно уйти из книготорговли? А может, открыть магазин в одном из торговых центров, как предлагала Фрида несколько лет назад? Я тогда отказалась от этой идеи. Или нужно просто переждать трудные времена – рано или поздно все наладится? Ни я, ни Фрида не знаем ответа. Но мы говорим об этом каждый день.
За прошедшие годы мы обе усвоили одно: ничто не постоянно.
До того как мы открыли нашу лавку, я работала учителем пятых классов и уверяла себя, что не мыслю жизни без этого дела. «Обожаю свою работу, обожаю свою работу, обожаю свою работу», – твердила я про себя, крутя педали. Тогда я еще жила с родителями и ездила в школу на велосипеде.
И как ее можно не любить? В конце концов, я люблю детей, люблю книги и люблю узнавать новое. Разве мне не полагается быть без ума от преподавания?
Однако же, стоя у доски перед толпой десятилетних школьников, я чувствовала себя неумехой-музыкантом, который перехитрил всех и пробился на выступление в переполненном концертном зале. Усевшись за огромный рояль на освещенной софитами сцене, несчастный жулик понимает, что его обман раскроется сразу, как только он ударит по клавишам. Но уже слишком поздно.
Вот как я чувствовала себя в классе. Ладони становились липкими, и я начинала быстро-быстро тараторить. Ученики часто просили меня повторить объяснения. «Мисс Миллер, я не расслышал», – говорил кто-нибудь из них, а остальные подхватывали: «И я ничего не понял. И мне не слышно. Что вы сказали, мисс Миллер?»
Я понимала, что они надо мной смеются. Не по-доброму, а с издевкой.
Конечно, мне попадались и одаренные ребята – слава богу, бывают на свете исключения! – дети, которые могли учиться в любых условиях, умные, шустрые и сообразительные, схватывавшие все на лету. Но их было мало, и встречались они редко.
А еще были родители. Ох уж эти родители!
Помню один отвратительный разговор, случившийся под конец моей преподавательской карьеры. Шейла, дочка миссис Винсент, получила двойку по истории за четверть, и на следующее утро ее мама влетела в мой класс, гневно размахивая табелем и волоча за собой Шейлу.
– Это что же такое? Что это за оценка, мисс Миллер? Шейла говорит, они у вас вообще историю не проходят!
– Конечно, проходят, – ответила я как можно спокойнее и сердито прикусила губу. Ну, с кем я спорю – и зачем? – Мы всю четверть проходили Гражданскую войну.
– Гражданскую войну? Гражданскую? Какой прок маленькой девочке от Гражданской войны – это же было тысячу лет назад!
Вопрос был настолько нелеп, что я не нашлась с ответом. Шейла стояла рядом с матерью и самодовольно смотрела мне в глаза. У меня прямо руки зачесались дать ей затрещину. Конечно, я никогда бы себе такого не позволила, но желание было сильным, почти непреодолимым.
– Эта тема входит в школьную программу, – сказала я. – Мы должны ее проходить, мэм.
Прозвенел звонок, и я пошла к двери встречать остальных учеников.
– Я обязана придерживаться школьной программы!
– Да уж, творческий у вас подход, – усмехнулась она и, не дожидаясь моего ответа, вышла из класса.
Я ужасно расстроилась и не могла успокоиться несколько недель. Со временем я начала винить себя. Да, я просто делала свою работу. Но если мои ученики не могли или не хотели учиться – значит, я делала ее плохо. Мне-то самой учеба всегда давалась легко, поэтому я думала, что и учитель из меня выйдет хороший. А когда мои ожидания не оправдались, я оказалась в тупике.
Тем временем Фрида, с которой я подружилась в старших классах, работала в рекламном агентстве. Работа была трудной, но престижной, и Фрида сумела добиться успеха. Ее фирма сотрудничала с местными клиентами, среди которых были довольно крупные компании: корпорация «Гейтс», кондитерская фабрика «Рассел Стоувер кэндис», универмаг «Джослин». Фриду часто приглашали на разные вечеринки и торжественные мероприятия. Перед выходом в свет она демонстрировала мне свои шикарные вечерние платья, спрашивая совета. Я всегда отвечала, что они великолепны.
Со стороны могло показаться, что у Фриды все прекрасно. Но на выходных, когда мы сидели дома в свитерах, комбинезонах и без каблуков, она часто жаловалась, что ей надоело это притворство. «Как будто разыгрываешь представление, – рассказывала она. – Иногда бывает приятно выйти на сцену, но когда торчишь там изо дня в день, начинаешь порядком уставать».
Мы часто говорили о своих неурядицах. Она жаловалась на то, что ее работа – это сплошное притворство. А я боялась, что учитель из меня выходит никудышный.
– Что, если бы наша жизнь сложилась по-другому? – спросила меня Фрида одним воскресным днем в конце марта 1954 года, пока мы гуляли вокруг моего нового дома. За месяц до этого я переехала сюда от родителей. Мне вот-вот должно было исполниться тридцать; я решила, что пора жить отдельно, и сняла квартиру в Платт-парке. И до школы недалеко, и до Фриды идти всего десять минут: два года назад она купила маленький домик неподалеку. Стояла типичная для Денвера весна: в марте выпало куда больше снега, чем за зимние месяцы. Но вот на смену метелям пришли теплые солнечные деньки, свежий снег таял, сквозь грязь и слякоть пробивалась молодая трава. Накануне как раз случился сильный снегопад, но в воскресенье, когда мы с Фридой вышли на прогулку, светило яркое солнце и температура поднялась до десяти градусов.
Фрида смотрела, как капли талой воды срываются с карнизов. Она повернулась ко мне и спросила:
– Что, если бы работа приносила радость?
– Что, если бы я не плакала в подушку каждый вечер? – тут же подхватила я, дав волю мечтам.
Фрида медленно кивнула:
– Вот-вот, сестренка. Вот-вот.
В конце концов мы решили: хватит мечтать, надо что-то делать. Мы собрали все свои сбережения, заняли денег у родителей и получили кредит на открытие бизнеса. Поскольку мы обе были незамужними женщинами, банку понадобился поручитель. К счастью, отец Фриды согласился нам помочь. Так появилась на свет книжная лавка «У сестер».
Я помню, как мы ликовали, когда открылся наш магазин. Наконец-то мы занимались любимым и интересным делом. Нас ждали процветание и успех, мы сами определяли свою судьбу. Теперь никто – ни наши родители, ни начальство, ни орда десятилетних оболтусов и их мамаш – не мог помешать мне и Фриде добиться желаемого. Все решения принимали только мы сами.
Все наши одноклассницы и однокурсницы к тридцати годам обзавелись семьей и детьми, однако мы с Фридой не тяготились своим одиночеством. Раньше я хотела выйти замуж за Кевина, но теперь это казалось сущим пустяком. Мечтой молодой женщины, совсем еще девочки. Девочки, которой я уже не была.
С течением времени я начала понимать, что статус незамужней придает мне – и Фриде – какую-то изюминку, добавляет чуточку непредсказуемости, которой не хватает другим женщинам нашего возраста. Как в ювелирном магазине: необычное дизайнерское колье своими яркими камнями и неожиданными сочетаниями привлекает больше внимания, чем заурядная и скучная нитка жемчуга.
«Зачем нам мужчины? – спрашиваем мы с Фридой друг друга. – Зачем нам дети?» Мы усмехаемся, глядя на тех, кто бежит в семейной упряжке, и радуемся, что сами не попали в западню.
Мы мечтаем о совсем другой жизни.
День у нас с Фридой выдался нелегкий. Утром зашли всего два посетителя, каждый из которых купил по экземпляру нового романа Брэдбери, восходящей звезды наших книжных полок. Днем заглянули еще несколько человек – просто посмотреть. Пару раз нас спрашивали, не появилась ли книга Рэйчел Карсон «Безмолвная весна». Статьи Карсон об опасности использования пестицидов публиковались в «Нью-Йоркере», а в конце этого месяца выходит антология. Местные любители литературы с нетерпением ее ждут, но в магазине она появится не раньше последней недели сентября.
Весь день Фрида вела себя резко. Я заразилась ее настроением и заметила, что у меня дрожат руки, хотя сегодня я выпила всего две чашки кофе. Возможно, виной тому странный сон, мысли о котором не выходили у меня из головы с самого утра.
