в безбрежный океан

по имени Ничто.

Минуя явь, что вся

была то бред, то жуть,

чего уже нельзя

отвергнуть и вернуть.

По шпалам дивных лет

в заоблачную высь.

Привет тебе, привет,

немеркнущая жизнь!

Возвышенная роль,

Божественная быль,

без коих все мы — ноль,

космическая пыль…

1990

Вместо эпилога

Домой

Кое-как, не по прямой,

вперевалку, утицей —

я иду к себе домой

по Офицерской улице.

Где тот дом святых обид,

благодати всяческой?

Он на улице стоит,

на Малой Подьяческой.

Там живет моя родня

и собачка с котиком.

Дома не было меня,

ох, сорок девять годиков.

Сколько я чего постиг,

сколько вчуже прожито, —

а ведь выбежал на миг,

как будто за мороженым.

Открутись назад, кино!

Где вы, годы ранние?

Вон летит мое окно

с пунцовыми геранями…

Я на кнопочку нажму, —

дверь обвиснет парусом.

Если спросят: «Вы — к кому?» —

скажу: «Ошибся адресом».

1990

«О, Революция, ты дочь…»

О, Революция, ты дочь

Парижа! Но у нас в России

твоя карающая ночь

была длинней, была красивей!

Пусть, пусть у нас тупей ножи,

гнилей пенька для вражьей шеи, —

зато уж слаще нашей лжи

нет в мире! Слаще и прочнее.

Полураспад ее ядра

столь затяжного, злого свойства,

что проникает до нутра

и вызывает беспокойство

на континентах и морях!

…В умах кровавых лихорадка —

не оттого, что сладок страх,

а потому, что… резать сладко.

Наш дом горит. И ночь, как век,

длинна! Огонь течет из окон.

«Создатель Бога — Человек!»

«Че-Ка — Всевидящее Око!»

О, революция, ты смерч

опустошительный и душный.

Кровь на знаменах — это смерть

на площадях, но прежде — в душах.

Людское сердце — вот скала,

вот где тюрьма, вертеп насилий, —

чье очищение от зла

дороже взятия Бастилий!

1990

Без России

Ночью двое вороватых

под шафе — в поту, в росе —

пограничный, полосатый

столб вкопали на шоссе.

Получилось криво, худо —

торопились. Как смогли.

Пусть на миг, но отчий хутор

от России — отсекли!

Утром — шум. Скандал-тревога,

Дыбом деды и отцы!

И — напрасно. Слава Богу:

отсекли — и молодцы.

Отделились — и прекрасно.

Отвалили — и привет.

Поясню, кому не ясно:

подневольной воли нет.

Ну, а мы, хоть голы-босы,

проживем без них не зря:

для услады есть березы,

для волнений — синь-моря.

Хлеба нету? Эка жалость!

Колосились бы умы.

Оклемаемся, пожалуй,

от друзей, как от чумы.

Право слово, хоть жестоко:

иногда, чтоб вновь дружить,

очень нужно — одиноко,

неприкаянно пожить.

…Матерясь, с утра бригада

столб корчует фронтовой.

Без России, как без мата,

Не прожить, хоть волком вой!

Без России? Эка диво!

А попробуй: как без слёз…

Без кровавой, шелудивой,

в белом венчике из роз!

1991

Блудный сын

Его к родному пепелищу

на огонек, на запах пищи

к старухе матери в село

из тьмы скитаний занесло.

Он был повсюду, даже в Польше.

Ему лет сорок. Бабке больше.

…Тут председатель за столом