- Вставай, вставай, нена! - разбудила меня бабушка. - Знаешь, Анания свалил спозаранку Хазарулу. Вот, бери топор, хоть ствол от ветвей очисть! - сказала и вышла на кухню.

Бабушку чутье не подвело: ночью и впрямь выпал снег. И деревня стояла такая красивая, точь-в-точь невеста под фатой, готовая к венцу. Только наш двор, казалось, был в трауре: на марани покойницею лежала недавно срубленная Хазарула, огромная, изуродованная, с поломанными ветвями. Понурясь, поднялся я на марани и, прежде чем обрубить ветки, присел на сруб. Присел, пригляделся и окаменел: из ссадин, рассекших жилы поверженной яблони, сочилась кроваво-красная влага.

- Бабушка! - закричал я.

- Чего тебе? - выглянув из дома, спросила она.

- Поднимись сюда на минутку.

- В чем дело?

- Поднимись, сама увидишь.

- Что это? - спросила она в изумлении.

- Наверное, кровь дерева, - отвечал я дрогнувшим голосом.

- Быть не может. Сейчас январь, все растения спят, соки забродят лишь в феврале, - сказала бабушка.

Она обмакнула палец в красную жидкость, понюхала его и вдруг испуганно взглянула на меня.

- Открой чури! - велела она.

Я тотчас снял камень и крышку с зарытого в землю кувшина, и мы с бабушкой глянули оба в широкое его горло. Квеври был пуст!..

- О чудо свышеблагословенное!.. Мать-прародительница, зеркало истины... Святая Мария, смилуйся над нами, бедными, не своди нас с ума! взмолилась бабушка, голос ее дрожал.

Воздев руки к небу, она медленно опустилась на колени.

Хазарула, содрогнувшись от холода, открыла глаза. Ей в непривычном ее положении мир показался опрокинутым вверх дном. Она удивилась. Сперва она обвинила во всем диковинную красную влагу. Но тут увидела сидевшего на срубе понурого парня, облокотившегося на топорище, а чуть поодаль, у раскрытого кувшина, на невообразимо белом снегу коленопреклоненную старуху в черном с воздетыми к небу руками, - увидела и поняла: это она, Хазарула, мертва. И закрыла глаза.

Закрыла навеки.