А увлечение хиппи эзотерическими индусскими культами воспринимается как лестное признание величия Индии…

Индия включена в сеть мировых коммуникаций, в ней перекрещиваются влияния различных моделей мира, в нее проникает западная массовая культура, которая находит себе индийских подражателей и выдается ими за примету нового мира, в котором завтра окажется и Индия.

Так что же? Может быть, отказаться от пути социальных реформ, от прогрессивной внешней политики и уйти в себя, вернуться к своей традиционной культуре и некоему специфически индийскому способу развития? Тем более, что так многообразны свидетельства того, в какой тупик способна завести капиталистическая цивилизация Запада.

Но природа не знает возврата, и даже цикличнейшие из ее процессов не бывают точным повторением.

Невозможно вернуться к тому, что создавалось в принципиально иных социально-исторических условиях, и естественно, что такие попытки обращаются черной реакцией. Закономерно, что клич к реставрация всего индусского, которая очистит Индию от современной скверны и вернет ей былое величие, стал основой политической платформы фашиствующей партии «Джан Сангх» и таких объединений, как «Армия Шивы», «Ананда марг» и прочих — правительство вынуждено было их запретить. Закономерно, что проповедь возвращения индийскому исламу его канувшей в века роли привела на реакционную политическую позицию и мусульманскую общинную партию «Джамаат-и-ислами».

Производство полимеров — основы структур завтрашнего мира — процесс и впечатляющий и необходимый. Человечеству нужны материалы, сочетающие в себе полярные качества. Но что ощущает в этом процессе каждая отдельная молекула, когда строятся молекулярные цепи невиданной раньше протяженности?

На этот вопрос и пытается ответить современная литература. Современная — на всех языках — слагается из совместности во времени, поэтому основная тема современной индийской литературы, в частности прозы, — анализ духовного состояния человека, формируемого противоречивыми воздействиями, выходящего из индийского бытия в широкий мир, как космонавты выходят в открытый космос.

Одного анализа недостаточно, индийские писатели хотят активно участвовать в сотворении нового человека своей страны, — а значит, и мира.

Совсем недавно в Бихаре состоялась писательская конференция, на которой был принят Манифест.

В Манифесте записано:

«На мировой арене разыгрывается эпическая драма революционных масштабов…

Наше искусство и наша литература, навечно связанные с судьбой нашего народа, не просто отражают напряженность современности и борьбу прогресса с реакцией, но и играют позитивную и динамическую роль в титаническом противоборстве полярных общественных сил.

Мы считаем себя наследниками всечеловеческой культуры, всего лучшего, что создавалось всеми народами на протяжении веков. Мы выступаем за сохранение и развитие нашей самобытной литературы и искусства, которые, наполнившись новым смыслом и содержанием социальной действительности сегодняшнего дня, способны стать прекрасным способом выражения.

Мы — не наследники кладбища мертвой литературы, а сознательные продолжатели лучших и жизнеспособнейших из наших традиций в прозе и поэзии».

* * *

Санскритские каноны не делали различия между поэзией и прозой, не существовало разделения на литературу художественную и иную.

Было лишь деление на «веда» — слово, поведанное с сотворением мира, и «кабья» — слово, обкатанное писательским трудом.

Индийская проза появилась в результате соприкосновения восточной культуры с западной.

«Какие бы прозаические отрывки мы ни отыскивали в наших древних рукописях в попытках утвердить величие литературы прошлого, — пишет профессор Динеш Чандра, — в интересах истины необходимо признать, что они едва ли заслуживают упоминания в истории литературы рядом с той прозой, которая столь щедро плодоносит со времен британского владычества».

Киплинговские близнецы — Запад и Восток — сошлись в Индии два столетия назад не как «сильный с сильным» — победоносный Запад, покоренный Восток.

Битвы, бунты, блеск оружия оставили куда более заметный след в истории, чем медленное, простым глазом подчас не видимое взаимодействие культур.

Английским торговцам и миссионерам не дано было осознать, что они, готовя кадры колониальной администрации, сгибаясь под «бременем белого человека», пролагают путь в Индию идеям европейского радикализма и демократии.

Джавахарлал Неру говорил: гений Индии — в способности синтезировать.

Сопряжение космичности мышления традиционной индусской философии с европейской концепцией личности; стремления классической санскритской литературы выстроить стройную систему из всего доступного ей опыта — с преобладанием принципиально личностного начала европейской литературы XIX века, нацеленной на правдивое отображение осмысленной писателем действительности, — этот невероятно сложный синтез совершался в умах просвещенных индийцев, воспитанных в собственной культурной традиции и получивших западное образование.

Так создавался «бенгальский ренессанс», так рождались современная индийская проза — роман и новелла, связанная с самого начала с прославленными именами Рам Мохан Роя, Мадхусудана Датта, Банкима Чандры и, наконец, Рабиндраната Тагора.

Банким Чандра писал: приемлемое для тех, кто жил три тысячи лет назад, может оказаться неподходящим для нынешнего и будущих поколений…

Возможность существования светской литературы, художественной прозы, как творческого жанра, литературы, свободной от дидактики и усложненной канонизированной символики, литературы психологической, критической, утверждающей силу человеческого разума, а не власть авторитета, — это явилось откровением. Самым же притягательным в этой литературе было провозглашение ею личной и национальной свободы.

«…Идеалы, выраженные в европейской литературе, решительно вырвали индийский разум из вековых тенет», — заявлял Рабиндранат Тагор.

Перефразируя Тагора, можно сказать, что эти идеалы сыграли роль химического реагента, который ускорил формирование в Индии радикально-демократического мышления, развитие политического и национального самосознания. Новые формы сознания выливались в новые литературные жанры. О том, как туго сплетены были эти явления, можно судить хотя бы потому, что Банким Чандра — основоположник индийского романа — был одним из самых ранних идеологов радикального национализма; Мадхусудан Датт и позднее Рабиндранат Тагор занимались разработкой социальных реформ: например, Тагор работал над планом возрождения сельской общины на основе коллективизма.

Но кем были эти просвещенные индийцы — реформаторы, просветители, патриоты?

Священным для индусов было Слово — первопринцип Бытия, магическое знание, доступное лишь посвященным, чтобы они соединили Мировую Душу с ее воплощением в человеке. Священной прерогативой было Слово для брахманов — высшей касты в индусской иерархии. Позднее к написанному Слову прикоснулись еще одни кастовые руки — каястхов, переписчиков; неприкасаемые же — люди, стоящие ниже всех каст, — не смели даже слушать веды.

Понятно, что первыми получили доступ к западной культуре и литературе именно брахманы, а вместе с ними и мусульманские аристократы.

Так начал воздвигаться первый барьер, отчуждающий интеллигенцию — в современном понимании этого слова — от народа.

Страстно желая высвободить человеческий потенциал из кастовых клеток, видя в этом залог преобразования страны, лучшие умы индийского общества связывали все свои надежды с борьбой за демократизацию Индии, что должно было означать отказ от кастовой системы, по самой природе своей несовместимой с демократией.

Ведь индус считает, что все живое рождается и умирает бесконечное число раз: «Жизнь — кратковременная вспышка в небытии». Нерушимая причинно-следственная цепь не обрывается со смертью, а продолжается через все его жизни.

Чтобы подняться на следующую ступеньку кастовой лестницы — или на более высокий уровень Бытия, — индус должен строго соблюдать все кастовые предписания — и не только в поступках, но и в помыслах.