Последнюю фразу Маркос проговорил мне в ухо, потому что я не могла спокойно слушать, как он раскрывается передо мной, открывая свои переживания.

— Так что, измерь температуру.

— Хорошо, — я отстранилась и, смотря в серьезные синие глаза, быстро поцеловала Маркоса.

Я потянулась к прикроватной тумбочке, чтобы достать градусник. Тумбочка была с двумя выдвижными ящиками, таблетки и градусник лежали в верхнем ящике. Глядя на Маркоса, я выдвинула ящик и рукой попробовала нащупать искомый предмет. Когда я не нашла его, перевела взгляд на тумбу. Я выдвинула не тот ящик, поэтому и не нашла градусник.

Я уже хотела задвинуть его, когда мое внимание кое-что привлекло. В этом ящике лежали разные папки, и на них одиноко лежала цветная фотография. Мне надо было задвинуть ящик, но я просто не могла, потому что на этой фотографии был Маркос. Достав, я стала разглядывать ее.

Фотография была размером с две моих ладони. Она отличалась от обычной фотографии тем, что сфотографированы были не люди, а картина. На этой картине красивая молодая женщина сидела на кресле в центре. На ней было пышное дорогое платье, а голову покрывала милая шляпка. Девушка с нежностью смотрела в камеру, ласково положив руки на большой живот. Она была беременна.

Полевую сторону от нее стоял маленький мальчик лет пяти. Он стоял ровно и, расставив ноги на ширину плеч, смотрел в камеру, лучезарно улыбаясь и сложив руки за спиной. На нем был красивый костюмчик идеально сидевший на нем.

По правую сторону от молодой женщины стояла девочка лет четырех. Ее светлые волосы были завиты и слегка заколоты в сторону, чтобы не мешали. На ней так же было прекрасное платье с большим количеством кружева. Девочка сложила ручки спереди и смущенно смотрела на человека, который их рисовал.

А сзади всех них стоял Маркос, держа самого маленького ребенка на руках. Ребенок не смотрел в камеру, его взгляд был направлен на папу, и маленькая ладошка дотрагивалась до щеки отца. Маркос мягко улыбался художнику, положив одно руку на спинку кресла, в котором сидела его жена.

Все члены семьи улыбались и были счастливы. От этого мое сердце защемило. Маркос однажды мне рассказывал, что у него было пятеро детей, не считая того, который так и не родился. Смотря сейчас на фотографию, я поняла, что пройдет еще, по крайней мере, два года до того трагичного дня, когда только один из шести (считая не родившегося ребенка) выживет в ужасном пожаре. И от этого становилось очень грустно.

Когда писали их портрет, никто из них и не подозревал, какая судьба уготована им. На портрете улыбчивый Маркос даже не подозревал, что ему придётся пережить.

— Маркос… — прошептала я, поднимая взгляд на мужчину, который незаметно встал, пока я разглядывала фото.

Вампир молчал, пока я вторгалась туда, куда не стоило. В его прошлое.

Маркос молча смотрел на меня. По его лицу я не могла разобрать, что он думает и чувствует. Злится ли он, что взяла то, что не следовало, или ему все равно? Мужчина, все так же молча, наклонился ко мне и медленно забрал фотографию из моих рук.

— Маркос, прости, я не хотела…

— Лина, — остановил меня вампир, — не извиняйся, ты ничего плохого не сделала.

Маркос положил фотографию в ящик и резко задвинул его. Громкий звук удара ящика об тумбу заставил меня дернуться.

— Это твоя семья, да? — глупый вопрос, но я не знала, что сказать в повисшей тишине.

— Да, — на секунду я заметила боль на лице Маркоса, но она быстро пропала: мужчина вернул свое былое хладнокровие.

Вампир развернулся и пошел к двери.

— Маркос.

— Да? — мужчина остановился, но не повернулся.

Я встал и подошла к нему, не обращая внимания на охвативший меня озноб.

— Поговори со мной, — попросила я.

Я видела боль на его лице, когда спросила про его семью. Не знаю, почему он прячет свои эмоции, свою боль от потери близких. Ведь в выражении своих переживаний и мыслей нет ничего плохого или постыдного. И я хотела, чтобы он поделился ими со мной.

— О чем? — вампир все также не поворачивался, стоял ко мне спиной.

— О твоей семье.

— Я не хочу о них говорить, — спокойно ответил Маркос.

— Знаешь, держать все в себе вредно для здоровья, — попыталась я пошутить.

Но вампир никак не отреагировал.

— Почему ты так не хочешь говорить про них? — мягко спросила я, касаясь ладошкой его спины.

Мышцы под ней были сильно напряжены, я провела вниз, поглаживая и пытаясь хоть как-то расслабить его.

— Я видела, как ты отреагировал, когда Блас подарил тебе подарок. Ведь там была эта фотография, я права?

Маркос резко развернулся, и я инстинктивно отдернула руку. Его глаза сияли, и он больше не сдерживал свои эмоции. Он был зол.

— Что именно ты хочешь услышать?

— Не знаю, — растерялась я от злости в глазах Маркоса.

— Тогда чего просишь меня рассказать о том, о чем не знаешь? — прорычал вампир.

Я испугалась его тона, но не намеревалась отступать. Я видела, как быстро испортилось его настроение на дне рождения, как он был зол и расстроен. И как ему было больно несколько минут назад, хоть он и пытался это скрыть.

— Я просто хочу тебе помочь. Иногда выговорившись, становится легче.

— Не в моем случае.

— А ты попробуй.

— Нет, — Маркос опять развернулся, чтобы уйти, но я схватила его за руку, останавливая и разворачивая его к себе.

— Маркос…

— Лина, черт тебя дери, ты хочешь услышать, почему я не хочу про них говорить? — не обратив внимания на мой быстрый кивок, вампир продолжил. — Ты мне говоришь, что, выговорившись, мне станет легче? Ты серьезно так думаешь? Если да, то ты самый наивный и глупый человек, которого я знаю.

Маркос вырвал руку из моего захвата.

— Ты когда-нибудь теряла близких людей? — резко спросил меня Маркос. — Ты когда-нибудь видела жестоко растерзанные тела своих детей, обугленное тело беременной жены? Ты когда-нибудь чувствовала себя так, как будто твой мир разлетелся на миллион мелких осколков, и собрать их нет никакого шанса? — голос Маркоса стал намного громче и жестче.

Однако сквозь эту ярость я видела боль, переживание и отчаянье в его глазах. И я впервые видела его таким разбитым.

— Ты когда-нибудь чувствовала, что ты подвела их, не сумев спасти? Что их кровь на твоих руках? Ты чувствовала, хоть что-нибудь из выше перечисленного, Лина? — я открыла рот, чтобы ответить, но ни один звук не вырвался из меня.

— Ответь мне! — потребовал вампир.

— Нет, — прошептала я.

— Если ты ничего из этого не испытывала, как ты можешь говорить, что выговорившись мне станет легче?

Не ответив, я бросилась ему на шею, обвив руки вокруг него. Сильно сжав его в объятьях, я проговорила:

— Ты прав, я не теряла близких. Я не знаю, что значит пережить такое, — прошептала я ему на ухо. — Но я знаю, что значит поддержка. Знаю, что значит разделить боль на двоих. Ты был рядом, когда я узнала правду про Ришарда, ты был рядом, когда я узнала про маму. Мне был больно, и ты был рядом. Взял часть моей боли на себя. Я благодарна тебе за это, — прижалась к нему сильнее, пытаясь показать ему, как сильно я хочу ему помочь. — Моя боль не может сравниваться с твоей, но я хочу разделить ее на двоих, как когда-то сделал ты.

Почувствовав, как руки мужчины сильно сомкнулись вокруг талии, я испытала облегчение, что он не оттолкнул меня.

«Я должен контролировать тебя, потому что тогда я буду знать, чего ожидать. Буду знать, что с тобой ничего плохого не произойдет, и что ты не исчезнешь в один прекрасный момент».

Теперь я понимаю слова Маркоса. Когда-то очень давно он не мог контролировать ситуацию, и из-за этого он потерял свою семью. И он винит в этом себя. Поэтому сейчас он так любит все контролировать. Он не хочет допустить прошлых ошибок.

Мы простояли, обнявшись, несколько минут, пока я не отстранилась настолько, чтобы видеть его глаза. И то, что я увидала в них, укололо прямо в сердце. Там была такая глубокая боль, такая сильная вина.