Валерий неожиданно заменил прогулки на рыбалку, приходилось тихо сидеть рядом с ним у реки. Он объяснил, что необходимо менять вид деятельности, активность на пассивность, это стимулирует мозговую деятельность. Валерий молча следил за поплавком, а на обратном пути с тремя пескарями на леске читал стихи Симонова. Были совсем неприличные. А были и хорошие. Ей вот это понравилось:

Плюшевые волки

Зайцы, погремушки.

Детям дарят с елки

Детские игрушки.

И, состарясь, дети

До смерти без толку

Все на белом свете

Ищут эту елку.

Где жар-птица в клетке,

Золотые слитки,

Где висит на ветке

Счастье их на нитке.

Только дед-мороза

Нету на макушке,

Чтоб в ответ на слезы

Сверху снял игрушки.

Желтые иголки

На пол опадают…

Всё я жду, что с ёлки

Мне тебя подарят.

Услышав, она обрадовалась. Значит, он помнит, как они познакомились в 1935-м.

Тогда папа впервые принес елку, настоящую, а не ветки, которые фрондерствующие тетки, завернув в газету, каждый год тайно приносили в дом 24 декабря. Папа качал головой, но ничего им не говорил. Это они щебетали, словно провинились и оправдываются, мол, кто на четвертом этаже увидит. Папа начинал спорить, что соседи унюхают запах Рождества. Тетки шумели, что же теперь не праздновать, у них еще с октябрьского праздника припасена бутылочка полуночного шампанского, его надо только тихо открыть. Тихо ни разу не получилось.

И вот, наконец, елку разрешили. Для настоящей елки нашлись игрушки. Только дореволюционный ватный Дед Мороз был безнадежно испорчен Алеком: он его раскрасил и подстриг.

И тут жизнь завертелась, мама обзвонила всех знакомых и назвала толпу гостей с детьми – и Вульфсонов с Валериком, и Манфридов с Эриком.

Все принесли игрушки, столь долго томившиеся по чемоданам на антресолях. Детей усадили делать гирлянды и снежинки. Лейба ими руководила, она оказалась знатной мастерицей по вырезанию из бумаги.

Амалия ворчала, что надо было праздновать 24 декабря, а это что-то совершенно другое, 31-го уже и не праздник. Все от нее только отмахивались.

Ночью детей запихнули спать в одну комнату, завели патефон и танцевали. Мама пела. А на следующий день вечером все пошли к Манфридам в Дом на набережной. У них была огромная елка, под потолок. И всем дали подарки. Эльге досталась звезда на елку и пакет конфет. А Алеку – два апельсина.

Только она не помнит, был ли там Валерик, а спросить его было неудобно. И стихи не о той елке. Неожиданно он сказал:

– Я бы хотел испытать такие же чувства, но не всем это дано.

– Почему ты так говоришь? Мы же все кого-то любим. Папу, маму, Алека, теток… – сбилась, чтобы не проговориться.

– Я о другой любви.

– Понимаю, – кивнула головой.

– Не понимаешь, – покровительственно сказал он. – Вот ты читала «Декамерон»?

– Нет. Папа против. Говорит, что не то, чтобы мне рано, а что я неправильно пойму. Мол, всему свое время. А ты уже читал?

– Конечно. Там о влечении мужчин и женщин. Но это не любовь. Влечение – сильное чувство, но оно быстро проходит. А любовь – тихая, но такова, что ты готов и на подвиг и на жертву.

– Как твой папа.

– Нет, папа любил работу, он был фанатик своих теорий. Любовь – это как твой папа.

– Он хороший, – вздохнула она, – Но он совсем не герой. Он даже в тире стрелять не умеет. Зрение плохое.

– Ты еще маленькая, – Валерий поднял ей голову за подбородок, – И ничего не понимаешь.

Она хотела сказать, что все понимает. И ей от этого страшно. Раньше она могла обо всем рассказать папе. А сейчас не может. Получается, что она оторвалась от семьи и плывет в одиночестве, как полярник на льдине. Алеку тоже не расскажешь, он маленький и все чувства считает дребеденью.

– Ты о чем-то задумалась? Расскажи, я же тебе брат.

Ну как сказать?! Она заплакала, Валерик обнял ее за плечо:

– Ну что ты, что ты… Что случилось? Ты влюбилась? Расскажи мне, кто он.

Она покачала головой. И заплакала еще горче. Мир рушился, как льдина у полярника. Всегда казалось, что все они что– то единое. Но раз она откололась, получается, что она, маленькая и глупая, не видела настоящих отношений папы и мамы, а может, и тетки не так любят мужа сестры. И почему к ним не заходят жены дяди Миши? Понятно, почему они не любят друг друга. А их-то за что? Или…

Слезы не текли, они застывали на щеках глицериновыми каплями. Или – она отщепенец, не способная жить, как все близкие и свои. И зря Валерий читал стихи и подсовывал книжки, она иначе их прочла, потому как она не такая, как надо. И как теперь быть, как жить с ними, как садиться с ними за стол, здороваться утром, выслушивать их советы? Они даже не знают, что она чужая. А она знает, что напрасно тратит их усилия и пользуется добротой.

В их семье уже был один отщепенец, о котором папа говорит только шепотом, чтобы дети не слышали. Но чем тише говорят взрослые, тем больше слышат дети. А этот плутовской роман про папиного дядюшку, родного брата его отца, был увлекателен настолько, что они с Алеком даже придумывали похождения героя дальше.

Папин дядя должен был по настоянию семьи в 13 лет жениться на 25-летней перезрелой девице, которую никто замуж брать не хотел. Но отца ослушаться невозможно, и тогда юноша сбежал, крестился, взял фамилию крестного, вроде как стал русским. И сразу подался на военную службу вольноопределяющимся. Однако за то, что скрыл происхождение, был арестован и заключен в тюрьму за мошенничество.

После освобождения в 1873, скрыв судимость, вновь поступил на службу и выдержал экзамен в Михайловское артиллерийское училище. Однако после того как факт судимости был раскрыт, уволен.

Путешествовал два года по России, Австро-Венгрии, Великобритании и Франции, выдавая себя за князя Чавчавадзе, потому как был кудрявым брюнетом. Девушки и их маменьки падали ему в объятия. Однако вскоре закоренелого мошенника схватили и вновь осудили.

И тогда он от тоски стал писать романы. «Исповедь преступника» была даже высоко оценена самим Горьким. Папа гордился этим, хотя дома книжку не хранили, даже имени писателя Линева не поминали, только по фамилии и звали.

Эльге было жалко этого отщепенца, его судьба трогала ее до слез. Вот и она тоже не может быть со всеми. Это судьба.