В течение всего дня у нас была только одна неприятность: ближе к вечеру, со стороны залива, пришел одинокий странствующий музыкант и уселся посидеть в лесу с нами. Это был пьяный оборванец с красным носом и гноящимися глазами; из кармана у него выглядывала початая бутылка с виски. Он рассказал нам длинную историю своих обид, которые ему нанесли люди всех рангов, начиная от лорда-президента судебной палаты, отказавшего ему в справедливом иске, до судебных приставов в Инверкэйтинге, которые были более милостивы к нему, чем он сам ожидал. У него не могло бы не появиться подозрений насчет двух странных приятелей, сидевших долгое время в чаще без особого дела. Все время, пока он находился с нами, мы чувствовали себя как на горячих угольях от его назойливых вопросов. Музыкант нисколько не был похож на человека, умеющего держать язык за зубами, и после его ухода мы с большим нетерпением стали ожидать, когда сможем сами уйти отсюда.

   День простоял ясный. Ночь настала тихая и светлая. В городе и поселках начали появляться огни, потом, спустя некоторое время, они гасли один за другим. Было уже больше одиннадцати, и мы давно мучились тревогой, когда наконец услышали тихий скрип весел в уключинах. При этом звуке мы выглянули и увидели девушку, которая приближалась к нам в лодке. Она никому не доверила нашего дела, даже возлюбленному, если таковой был у нее, и как только уснул её отец, вышла украдкой из дому через окно, стащила у соседа лодку и сама лично явилась нам на помощь.

   Мы рассыпались в славословиях, не зная, как выразить ей нашу глубочайшую благодарность, но девушка ещё более изумилась, слушая нас. Она попросила не терять времени и ничего не говорить, заметив -- очень справедливо,  -- что главное в нашем деле -- это поспешность и молчание. И, говоря таким образом, она довезла и высадила нас на берегу Лотиана, недалеко от Карридена, пожала нам руки и снова отплыла по направлению к Лаймкилису, прежде чем мы успели произнести хоть слово благодарности за её услугу.

   Потом Алан ещё долгое время стоял на берегу и качал головой.

   -- Это славная девушка, Дэвид,  -- сказал он наконец.  -- Это очень славная девушка!

   -- Согласен с тобой полностью, -- ответил я, -- и я не дал ей сейчас много денег только потому, что вся имеющаяся у меня сумма её недостойна. Но рано или поздно ей воздастся сторицей за её доброе сердце, клянусь в этом своей треуголкой.

   И час спустя, когда мы уже лежали в пещере на берегу и я начинал дремать, он снова стал превозносить её. Со своей стороны, мне совершенно нечего было к этому прибавить.

XXVII.

   На следующий день мы решили, что Алан сходит на встречу с Эйли, но, как только наступят сумерки, он спрячется около дороги недалеко от Ньюхолльса и не шевельнется, пока не услышит моего свиста. Я сперва предложил ему просвистеть вместо сигнала "Славный Эйрльский дом", мою любимую песню. Но он ответил, что эта песня слишком общеизвестна и что её случайно может насвистывать любой пахарь. Вместо того он научил меня отрывку хайлэндерской песни. Каждый раз, вспоминая эту песню, я мысленно переношусь к последнему дню наших скитаний, когда Алан, сидя в глубине пещеры и отбивая такт, насвистывал, а свет и тени играли на его загорелом лице.

   Солнце ещё не взошло, когда я шёл уже по длинной улице Куинзферри. Это был небольшой городок с добротными каменными домами, многие из которых имели шиферные крыши. Городская ратуша, как мне показалось, была похуже, чем в Цибле, да и сама улица не так хороша, но все, вместе взятое, было не так уж и плохо. Мне стоило больших трудов убедить себя, что вокруг не евроремонт под старину, а именно эта самая старина и есть.

   Я спросил где находится дом мистера Ранкилера у первого встречного в центре и он тут же показал мне направление. Было около девяти часов утра, когда я вышел на прибрежную улочку. Я увидел прямо напротив себя очень неплохой дом, обращенный красивыми, чистыми окнами к берегу. На подоконниках стояли яркие цветы; стены были только что оштукатурены; вальяжная охотничья собака зевала на ступеньках, словно давая миру понять, что она находится у себя дома. Не успел я ещё осмотреть здание во всех подробностях, когда дверь отворилась и из нее вышел в меру краснощекий, явно добродушный господин с проницательными глазами, в густо напудренном белом парике и, прямо подойдя ко мне, спросил, что мне здесь нужно.

   Я ответил, что пришел в Куинзферри по делу к мистеру Ранкилеру и как раз ищу его дом.

   -- Это тот самый дом, из которого я только что вышел,  -- ответил он,  -- и, по довольно странной случайности, я сам и есть мистер Ранкилер.

   -- В таком случае, сэр,  -- сказал я,  -- прошу вас переговорить со мной по важному делу.

   -- Я не знаю вашего имени,  -- возразил он,  -- и никогда не видел вас раньше.

   -- Меня зовут Дэвид Бэлфур,  а то, что мы раньше не встречались, то это истинная правда, -- отвечал я.

   -- Дэвид Бэлфур!  -- повторил он, повысив голос, как бы с удивлением.  -- А откуда вы здесь взялись, мистер Дэвид Бэлфур?  -- спросил он, глядя мне довольно строго в глаза.

   -- Я за последнее время побывал во многих странных местах, сэр,  -- сказал я, -- но думаю, что лучше будет поговорить об этом в другой обстановке.

   Он, казалось, некоторое время раздумывал, поглаживая рукой губу и поглядывая то на меня, то на мостовую.

   -- Да,  -- решил наконец мистер Ранкилер,  -- это будет, без сомнения, самое лучшее решение.

   И он повёл меня с собою в дом, крикнув кому-то, кого я не видел, что будет занят всё утро, и провёл меня в маленькую пыльную комнату, заваленную книгами и документами. Тут он сел, пригласив и меня сесть.

   -- А теперь,  -- сказал он,  -- если у вас есть дело, то будьте кратки и поскорей добирайтесь до сути. Nec gemino bellum Trojanum orditur ab ovo*, -- понимаете вы это?  -- сказал он, пристально глядя на меня.

   -- Я даже поступлю так, как говорит Гораций, сэр, -- отвечал я, улыбаясь,  -- и прямо приведу вас in medias res*.

   Он кивнул, по-видимому довольный, так как действительно его латинская цитата была приведена, чтобы испытать меня. Проверка была пройдена, поэтому немного помолчав, я прибавил:

   -- У меня есть веское основание думать, что я имею права на замок Шос.

   Он достал из ящика папку с бумагами и, открыв её, положил перед собой.

   -- Дальше?  -- спросил он.

   Но я сказал главное и теперь молчал, желая получить больше информации.

   -- Ну, ну, мистер Бэлфур,  -- сказал он,  -- вам надо продолжать. Где вы родились?

   -- В Иссендине, сэр,  -- сказал я,  -- в тысяча семьсот тридцать четвёртом году, двенадцатого марта.

   Он, казалось, следил за моими показаниями по своей книге, видимо проверяя информацию.

   -- Ваш отец и мать?  -- спросил он.

   -- Моим отцом был Александр Бэлфур, школьный учитель в Иссендине,  -- сказал я,  -- а мать -- Грэс Питтароу... Мне кажется, она была родом из Ангуса.