Волосы у Луизы по-прежнему черные, хотя изрядно поредели. Она невысокая и, особенно если смотреть на нее сбоку, напоминает только что выкопанную сдвоенную картофелину: маленькая круглая голова – малый клубень, дородное тело – главный клубень, из-под коричневой юбки колоколом две тонкие ноги кажутся висящими корнями. Лицо анфас имеет форму квадрата и сужается по краям наподобие призмы. Складки лица глубокие, они, верно, делались все заметнее, после того как бабушке исполнилось тридцать лет, и кажется, будто они прорезают кожу до самых костей. А вот морщинки, наоборот, неглубокие, собираются на поверхности кожи, набегают и разбегаются как бесчисленные звездочки, когда она улыбается или удивляется. У нее глубоко посаженные черные глаза, очень маленькие руки и ноги. Она носит очки без оправы. Она все еще жива и почти не изменилась с того дня, когда Лоуренс спустился к завтраку. Тогда на ней было коричневое платье, коричневый шерстяной жакет с золочеными пуговицами, а в ушах бриллиантовые сережки.

Лоуренс оглядел ее с головы до ног – он поступал так со всеми без исключения, – потом запустил вилку в баночку и извлек нечто длинное, белое и замаринованное.

– Это что за диво?

– Рубцы, – ответила она, – пальчики оближешь.

Он привык к Луизиной стряпне – к рубцам, моллюскам, молокам и икре, к требухе, зобным и поджелудочным железам, птичьим потрошкам, к мозгам и желудкам жвачных животных. Луиза готовила их неспешно, долго и разнообразно: шпарила, шинковала, томила и варила на медленном огне; все это требовало множества кастрюлек с рассолами, бесконечных выварок, маринадов, чисток и добавлений сахарного песка. Она редко покупала нормальную вырезку или мясо на косточке и считала, что те, кто пренебрегает внутренними органами животных и моллюсками, сами не знают, что им на пользу.

– Если б ты выиграла тридцать тысяч в лотерею, что бы ты сделала? – спросил Лоуренс.

– Купила бы лодку.

– А я катал бы тебя вверх и вниз по реке, – сказал Лоуренс. – Нам подошел бы плавучий домик. Помнишь, мы провели в таком две недели, я тогда первый год учился в приготовительной школе?

– Я говорила о парусной лодке, в какой можно по морю плавать. А домик и вправду был милый.

– Так ты яхту имела в виду? Потрясающе.

– Скорее большую лодку, вот ее бы я купила. Такую, на какой можно переплыть Ла-Манш.

– Комфортабельный катер, – подсказал Лоуренс.

– Вот-вот, – согласилась она.

– Потрясающе.

Она промолчала, потому что его «потрясающе» было уж слишком, и Лоуренс сказал:

– Мы могли бы поплавать по Средиземному морю.

– Потрясающе.

– Может, интереснее купить дом? – спросил Лоуренс, неожиданно вспомнив просьбу матери: «Если подвернется возможность, ты уж уговори ее принять от нас немного денег, чтоб она могла зажить со всеми удобствами».

– Нет. Но если б выигрыш был меньше, я бы купила этот коттедж. Мистер Уэбстер точно бы продал.

– Получи ты коттедж в свою полную собственность, я был бы в восторге. «Логово контрабандистов» просто премиленький домик.

Уже договаривая, Лоуренс спохватился, что выражения вроде «в свою полную собственность» и «премиленький домик» выдавали, к чему он клонит, настолько не вписывались они в бабушкин стиль.

– Знаю, к чему ты клонишь, – сказала Луиза. – Угостись сигаретой.

– У меня свои. Почему ты не позволишь отцу купить тебе коттедж? У него есть деньги.

– У меня и так все прекрасно. Закури мою, болгарскую.

– Потрясающе! – произнес он, но добавил: – Просто великолепно. Откуда они у тебя?

– Из Болгарии. По-моему, контрабанда через Танжер.

Лоуренс изучил сигарету. Бабушка не устает удивлять. Снимает коттедж, а жизнь ведет старой пенсионерки.

Ее дочь Хелена часто говорила: «Одному Богу ведомо, на что она живет. Но у нее, похоже, всегда всего вдоволь».

Хелена жаловалась знакомым: «Мать ни от кого не примет и пенса. Такая независимая. Протестантские добродетели, сами понимаете. Одному Богу ведомо, на что она живет. Правда, она наполовину цыганка, так что без денег никогда не сидит».

– Вот как! Значит, у вас, Хелена, в жилах цыганская кровь? Надо же, а вы такая белокурая, такая романтичная. Кто бы подумал…

– Ну, время от времени кровь дает о себе знать, – обычно замечала Хелена.

Муж Луизы умер, оставив ее без гроша, и за четыре года, что прошли с его смерти, она постепенно и в мелочах проявила непостижимую способность разживаться роскошными иноземными штучками.

«Фиги Мандерса в сиропе», уже семьдесят лет известные своей торговой маркой (восточная дама, чьи формы скрыты под свободными одеждами, вожделенно устремляется к объекту своего поклонения, фиговому дереву), были единственным продуктом, который Луиза соглашалась принимать от семейства зятя. Она раздавала знакомым коричневые запечатанные баночки этого лакомства, тем самым напоминая им о грубой действительности, лежащей в основе этой показной традиции. «Дочка миссис Джепп была настоящей красавицей и вышла замуж за “Фиги Мандерса в сиропе”».

– Передай отцу, – сказала Луиза, – что я не написала ему и не поблагодарила, потому что он весь в делах и писем не читает. Ему понравятся болгарские сигареты, у них пьянящий аромат. А мои фиги ему понравились?

– О да, он был приятно удивлен.

– Твоя мать так и написала мне в последнем письме. Но они ему понравились?

– Уверен, что он пришел в полный восторг. Они всех нас очень развеселили.

Луиза одержима страстью мариновать и консервировать и всегда в курсе новейших методов. Одни свои деликатесы она раскладывает по баночкам, другие закатывает в жестянки с помощью кухонной машинки для консервирования. Когда на адрес сэра Эдвина Мандерса прибыли две банки Луизиных фиг в сиропе, снабженные аккуратно надписанными карандашом ярлычками, Хелена поначалу встревожилась.

«Она что, решила пошутить, Эдвин?»

«Конечно, решила».

Хелена не могла раскусить эту шутку и написала Луизе, что фиги их всех очень развеселили.

– Они получили удовольствие? – выпытывала Луиза у Лоуренса.

– Да, чудесные были фиги.

– Не хуже Мандерсовых, мой милый, но не говори отцу, что я так сказала.

– Лучше Мандерсовых, – заметил Лоуренс.

– Значит, ты их попробовал, да?

– Вообще-то нет. Но знаю – они прямо тают во рту, так сказала мама. (Ничего подобного Хелена не говорила.)

– Поэтому я им и послала. Чтоб у них во рту таяли. Тебя угощу потом. Не представляю, что они имеют в виду – «очень развеселили». Передай отцу, что посылаю сигареты, чтоб его развеселить. Так и скажи ему, мой милый.

Лоуренс затянулся болгарской сигаретой.

– Очень крепкие, – сказал он. – Но мама всякий раз падает в обморок, стоит тебе отправить им что-нибудь дорогое. Она знает, что ты должна себе отказывать и…

У него едва не вырвались жалостливые слова матери «И у тебя каждый грош на счету», но он вовремя себя одернул: эти слова рассердили бы старую даму. К тому же они явно не отвечали действительности – бабушку окружала атмосфера достатка, в которой неизменно ощущался намек на умеренную роскошь. Даже ее странные кулинарные пристрастия, казалось, продиктованы инстинктивной тягой к экономии, а не желанием сберечь деньги.

– Хелена милая девочка, но сама себя обманывает. Я ни в чем не нуждаюсь, она и сама могла бы это заметить, если бы захотела. Ей вовсе не нужно из-за меня переживать.

Лоуренс целый день провел в своем маленьком быстроходном автомобиле, затолкав длинные ноги под панель управления. Нужно было объехать и осмотреть знакомые места и побережье, нужно было повидаться с приятелями таких же «корней» и воспитания, что и он, из тех, кого он иной раз привозил с собой, чтобы похвастаться своей забавной очаровательной бабушкой. В этот день Луиза Джепп переделала много дел. Покормила голубей и отдохнула. С довольно сосредоточенным видом она извлекла на свет буханку белого хлеба, срезала корку с одного конца, осмотрела срез, отрезала ломтик, опять осмотрела. После второго ломтя взялась за другой конец буханки – срезала корку и принялась нарезать ломти, каждый раз внимательно изучая срез. На третьем ломте она улыбнулась тому, что увидела, и, приложив отрезанные ломти к буханке, вернула ее, откуда взяла – в жестянку с надписью «ХЛЕБ».