-Убрался орчище проклятый, стало быть, – донесся до Ори обрывок разговора. –Не смог незаметно пробраться в город…
-Да сдается мне, без гномов не обошлось здесь, – откликнулся кто-то в толпе. –Они-то все дыры подземные знают. Вот Билли сказал…
Но что сказал этот самый Билли Ори уже не слышал. Он почти бегом бежал по переулку и старый Родонит послушно трусил рядом. Фал горестно вздыхала во сне и с каждым её вздохом сердце Ори обрывалось от жалости. Уж он-то хорошо знал, что такое любовь без ответа.
Прошло не больше получаса, но небо уже было золотым от лучей взошедшего солнца, когда Ори ввел Родонита в ворота храма. Он уже снимал Фалюмину со спины пони, когда услышал удивленный возглас. Несколько секунд он молча смотрел на Фили, который в свою очередь потрясенно уставился на него.
-Й-я подумал…- от волнения и испуга у Ори дрожал голос, – подумал, что тут она может хотя бы испросить совета… раз уж я сам не могу дать его ей.
Фили осторожно взял у него из рук легкую ношу. Фал почти ничего не весила, её побледневшее осунувшееся личико казалось совсем детским. Старший принц внёс её внутрь храма и, стараясь не потревожить совершающую обряд Мэву, уложил девушку рядом с королем.
-Пойдем, – Ори тихонько взял его за руку и отвел в уголок. –Просто побудем тут. Иногда это нужно, чтобы понять…
Фили не знал, о чем говорит его друг, но в храме было так спокойно, так мирно и уютно, что измучившийся за последние дни юноша почти сразу задремал.
====== Часть 24 ======
Торин плохо помнил то, что было с того мгновения, когда он вырвал полыхающее и бьющееся от боли тело следом за малышкой и набросил на него свою мокрую куртку. С того момента его мир, все его существо раскололись на две половины. Он смотрел в юное, почти детское лицо с плотно стиснутыми обгорелыми губами и видел другое. И оба этих лица накладывались одно на другое, покуда не слились в одно. Он жил словно в каком-то безумном кошмаре, снова и снова возвращая в памяти это нежное молодое лицо, огромные ручищи орков, волочащие яростью бьющуюся девичью фигурку в обломках доспехов. В какие-то мгновения ему казалось, что все случилось только день назад и им как-то удалось отбить её у орков. Он носил ей питье и фрукты и сидел, глядя в её лицо, по которому лишь изредка пробегали судороги боли. А однажды, когда она уснула, решился дотронуться до её обожженных губ своими. В тот миг ему казалось, что она откроет сейчас глаза и улыбнется. Но послышались шаги и он едва успел покинуть спальню.
Он ждал, когда она очнется, а потом пытался набраться храбрости, но слова мольбы о прощении снова и снова замирали в его устах, когда он видел девушку. Варта, его малышка Варта… и в то же время другая. Он не мог различить, кто она. И король, терзаемый чувством вины, медленно погружался в пучину отчаяния, из которой даже не пытался выбраться.
Он чувствовал, как новые и новые волны тьмы и боли затапливают его душу, прорвавшись свозь пролом в стене, которую он сам когда-то создал, отгородившись от мук совести. В той стене, что он сложил из обломков гордыни и равнодушия, и желания убедить себя, что был прав, и не было вины его в том, что девушка была похищена. Он пытался восстановить эту стену, но снова и снова в памяти возникало сладостное девичье тело в его обьятиях и ласковый дрожащий голос, шептавший:
Торин…мой принц…мой любимый…
Её радостный, её нежный голос до сих пор звучал в его сердце и Торин тысячи раз проклинал себя за мстительность и жестокость. А стена все осыпалась и осыпалась, пока не рухнула под напором тех проклятых воспоминаний. Он смотрел в её лицо и видел отблески пламени Азанулбизара. И уже не пытался вернуть стену, понимая, что то его кара и он должен нести эту тяжесть вины. Он позволил себе соскользнуть в это отчаяние, уже даже не пытаясь держаться.
Мир словно взорвался, когда он нагнал её на улице, повернул к себе и окунулся в несчастные и все такие же любящие глаза. И он не выдержал, готовый даже к тому, чтобы быть отвергнутым, но прижать её к себе, вымолить прощение. Он целовал и обнимал её, сам не свой от душевной боли, и едва не разрыдался, когда ощутил её ответное объятие. Он сам не знал, почему выбрал именно кузню. Быть может, потому, что самые первые кузни гномов служили и священными алтарями, в которых совершалось таинство брака. Он всем сердцем, всей душой жаждал поправить некогда содеянное зло. Варта, его Варта, его маленькая отважная девочка… он не помнил себя от нежности и любви. А потом… потом мир снова взорвался, когда она назвала себя иным именем, когда напомнила его собственные слова, жестокие слова, пусть и справедливые.
- Ты сделал меня своей наложницей… это большая честь для развратной девки…да, я слышала, как ты называл меня в приватной беседе с Двалином…
-Торин…мой принц… мой любимый…-снова шелест в ночи и два голоса сливаются в один.
Словно струйки крови проступают в виде букв на желтоватом пергаменте:
«…Девушка весьма хороша в любовном деле. Очень ласкова и нежна. Но увы, сие не может восполнить недостаток доброй крови. Но коли пожелает стать наложницей, то я согласен принять её при условии полной покорности и передачи в мой дом в качестве рабыни для услуг. За сим остаюсь, Торин, сын Трейна, внук Трона из потомства Дурина Первого, владыки Подгорного Королевства.»
Он сидел, глядя на огонь, пылающий в горне. И снова возвращал в памяти те страшные и жестокие слова, что написал когда-то в королевском послании. Созвучно с ними грохотали другие слова.
-Помнишь, что ты сказал мне здесь в прошлый раз? Ты помнишь?… Что, мне так неймется, что я бегаю к твоему племяннику уже сюда…
И те же глаза смотрели на него с беспомощной болью… И тогда он понял, что единственный способ заглушить боль душевную, это причинить боль физическую. Ему на глаза попалось шило. Он взял его, вертя перед собой. Снова вернулись в памяти его собственные жестокие слова, громыхнувшие раскатом в изломанном сознании:
-Шлюха и орочье отродье носит украшения королевского достоинства и заплетает волосы как дева… Добро бы только согревала постель, но ты лезешь туда, где тебе не место!
Он отмотал кусок дратвы. Затем оттянул нижнюю губу и всадил шило. Подцепил дратву, протягивая её в кровоточащую дыру. Боль обожгла с легким запозданием, и он вскинулся ей навстречу с ликующим стоном. Больше никогда с его губ не сорвется хула… никогда больше он не оскорбит женщину. Варта…Фал… мать… дочь… Что довелось им пережить по его вине? Он не успел спасти Варту… сердце взорвалось болью при мысли о том, что довелось пережить ей в орочьем плену и позже, став наложницей мерзкого выродка. Он грубо воткнул шило в верхнюю губу, плотно стягивая нитью, уже молча, чувствуя лишь, как по щекам льется что-то мокрое, горячее, обжигающее продернутые дратвой губы. Он старался колоть ближе к прошлым стежкам, плотно сажая их один за другим, пока не запечатал наглухо преступный рот. Дернул грубо, разрывая нить (нижняя часть лица взорвалась острой болью).
Он был один в кузне, сидел на шкурах, ещё хранивших аромат их любви. Фал…Варта…Варта…Фал… он заскулил, дрожа от ощущения внутреннего холода. Затем поднялся в попытке согреться, раздул огонь в горне и взял молот. Трижды ударил по краю наковальни, посвящая работу Махалу. А потом… Фили появился, словно из ниоткуда… В памяти отложился путь под сизым небом и капли дождя, падающие в разорванные губы. Он не знал, куда везет его племянник. Было все равно. Он позволил снять себя со спины пони и завести в сумрачное помещение, пропитанное ароматом курений. И уложить на широкую лавку…
Аромат вливался в душу, туманил сознание. Боль куда-то нехотя отползла, уступив место блаженной пустоте. А потом он вдруг понял, что находится уже в широком поле, заросшем разнотравьем и крупными бордовыми цветками, названия которых не знал. Песня лилась в воздухе:
Я скую тебе лунный свет, нитью, тонкой, как паутина,
Я поймаю тебе рассвет, и свяжу его сладким сном…
Слова старой любовной песни гномов полыхнули кровавым заревом в расколотом сознании Торина Дубощита, бесстрашного воина и вождя, сломленного собственной совестью…
