— Я собираюсь уйти, — сказала Изабел.

— Ох, — запротестовал я, — это бред.

Но забытый сюрприз в виде Джоан и вправду произвел несколько пагубное влияние на мой любимый инструмент.

Изабел вынула наушник из моего уха и выдернула шнур из MP3-плеера. Она пошла за своей сумочкой, а я сердито посмотрел на Джоан.

— Не благодарю, — сказал я.

Джоан выключила свою камеру.

— В расчете.

Изабел вернулась. Она снова нанесла помаду. Я схватил ее на пути, но упустил. Тем не менее, она остановилась у двери, улыбка притаилась возле ее рта.

— Думаю, тебе стоит найти новую работу.

— И что мне делать?

— Музыку.

Глава 21

 ИЗАБЕЛ •

По пути домой, после того, как возбуждение от Коула утихло, я снова и снова мыслями возвращалась к груди. Я посмотрела на свою в переднее зеркало. Она совсем не была похожа на те три пары, которые я видела в квартире Коула, и это не только потому, что на ней никогда не было написано его имя. Дело не в размере, правда. Это были форма, расположение и то, как она свисала и раскачивалась по сравнению с мисс заносчивость и мисс месть. Размер, форма и цвет сосков.

Другая. Но лучше? Хуже? Было сложно судить.

В конечном счете, это только разозлило меня. В любом случае, разве это кого-то волнует? Коул постоянно находился рядом с полуголыми. На самом деле, тем девушкам даже ничего не стоило прийти без верха. Это было капризное решение культуры — сделать наши соски непристойными.

Но в этом и дело. И это имело значение. И я не могла перестать смотреть на них. Это злило меня больше, чем что-либо, так, что я не могла заставить себя забыть тот момент.

— Изабел, не думаешь, что тебе следует предупреждать людей, если собираешься опоздать?

Голос моей матери донесся из гостиной, как только я ступила в фойе Дома Тревоги и Разрушения. Я знала, что увижу еще до того, как добралась до конца коридора и повернулась к двери: моя мать элегантно полулежала на диване, волосы каскадом спускались по ее плечам, стакан вина в руке.

Я не ошиблась, хоть и не предугадала, что моя тетя Лорен будет там, также со стаканом вина в своей руке. Она неопределенно махнула в мою сторону, медленно поворачивая голову, выглядя уставшей за повязкой меж ее глаз. Она просто получила в нос и всегда говорила, что резкие движения вызывают у нее головную боль.

— Нет, — сказала я, становясь у края ее дивана. По телевизору ожесточенный солдат в каске всмотрелся в даль. Моя мать смотрела фильмы про войну, когда чувствовала себя подавленной. Наверное, потому, что чрезмерное кровопролитие и горькие победы напоминали ей о моем отце. — Потому что мне уже есть восемнадцать.

Моя мать вздохнула. Не особо разочарованно. Она заранее знала, что это был аргумент, в котором я хороша. Вообще-то, я знала об этом все.

мама: Но ты живешь под моей крышей.

я: С радостью съеду.

мама: Тебе придется найти работу, чтобы…

я: В точку! Еще ты говорила мне завести парочку друзей.

мама:

Моя мать также знала об этом все. Так что она просто покачала бокалом в мою сторону.

— Хочешь попробовать?

— Оно хорошее?

— Нет.

Я покачала головой.

— Что за запах?

Моя мать посмотрела на Лорен. Лорен ответила:

— София делает булочки с корицей.

Было десять вечера. Я предполагала, не было ничего плохого в занятии выпечкой в десять вечера, но, на самом деле, ничего хорошего в этом тоже не было.

— Он милый? — спросила меня Лорен. — Ты гуляла с парнем, не так ли?

Я моргнула. Я уже думала о том, что будет, когда моя мать и Лорен узнают, что я встречаюсь с Коулом, но я правда не ожидала, как неприятно будет слышать, как Лорен говорит о нем. В некотором роде, было чувство, будто это опозорит его, как никогда прежде. Перемывать ему косточки стерильным порошком Дома Разрушения, повзрослевшая версия любви.

— Ага, — сказала я. — Он как чертова панда.

По телевизору танк содрогнулся, выпуская очередь своей пушкой. Камера быстро переместилась к его цели — небольшому взорванному бункеру среди шлакоблока и разрушенных надежд. Моя мать тихонько заплакала. Я прошла на кухню.

— София, почему ты делаешь булочки с корицей в десять вечера? — спросила я.

Моя кузина отвернулась от столешницы. Она была одета в фланелевые пижамные штаны с уточками, ее волосы были распущены. Она выглядела лет на двенадцать. Ее футболка была покрыта мукой. Я пыталась не думать о груди.

— Я делала их для тебя. Так что ты можешь взять одну с собой на занятия утром.

Я открыла было рот, чтобы съязвить что-то об углеводах, но осознала, что это стервозно, так что замолчала. Возможно, Коул хорошо влиял на меня.

— Действительно, — сказала я. Это была не благодарность, но гораздо ближе к ней, чем то, что я обычно говорю. — В конце недели нам надо пойти купить тебе какие-то туфли. Я возьму тебя с собой к Эрику.

София моргнула. Ее глаза засветились.

— Туфли — это те штуки, которые обувают на ноги.

— Только мы? Или Коул тоже? — только сказав это, она сразу же добавила. — Потому что я не возражаю. Я имею в виду, если он придет. Все нормально. Нам не обязательно быть только вдвоем. Я, в любом случаи, ценю твое приглашение. Потому что…

— София, — огрызнулась я. — Остановись.

— Ты собираешься выйти за него замуж? — спросила София.

— София, — немного жестче огрызнулась я. — Не накаляй обстановку. Какого черта? Это не диснеевский фильм. Разве ты ничего не усвоила на примере наших предков?

Она повернулась обратно к столешнице и принялась управляться со стоящим там миксером, ее плечи опустились. Сахарная пудра окружила ее облаком. Не глядя на меня, она произнесла:

— Папа звонил.

Ах. Это немного объясняло слезливо-платочную атмосферу в Доме Разрушения. Я попыталась подумать над тем, что обычный человек сказал бы в этой ситуации. Я спросила:

— Ты в порядке?

София начала плакать, собственно из-за чего я и старалась избегать быть человеком. Я пожалела, что не осталась у Коула.

— Да, — сказала София, пока слезы капали с ее носа. — Спасибо, что спросила. — Она высыпала большую ложку глазури из миксерной чаши на булочку с корицей и протянула мне тарелку.

— Ради бога, — сказала я, принимая ее. — Возьми одну из этих штук и пойдем.

— Пойдем куда?

— В мою комнату. Давай позвоним Коулу.

Так мы и сделали. В своей комнате я включила его на громкую связь и заставила петь нам его последнюю песню. Когда он понял, что София тоже слушала, то начал переделывать свои реальные тексты в веселые, и вскоре она смеялась и плакала одновременно. В конечном счете, я поставила свой телефон заряжаться, потому что батарея садилась от всего этого пения, а София пошла спать, счастливая и грустная, что все-таки было лучше, чем просто грустная.

Я выключила громкую связь и забралась в кровать. Потом легла на подушку и положила телефон себе на ухо.

— Мы одни. Можешь снова сквернословить.

— Я хочу, чтобы ты была здесь, — сказал Коул.

Я не сразу ответила. Потому что это был телефон, и он не мог видеть мое лицо, так что я могла быть настолько честной, насколько мне того хотелось. Я призналась:

— Я тоже.

— Изабел… — сказал Коул. Он остановился. Потом он произнес: — Не клади трубку.

— Я не кладу.

— Продолжай.

— Я все еще не положила трубку, — я услышала птичий щебет на его конце телефона. — Ты снаружи?

— Я в переулке. Жду Леона. Он освобождается в полночь и мы собираемся взять себе еду на палочке, а я собираюсь выиграть ему плюшевую обезьянку на пирсе. Вот чем я занимаюсь, когда ты оставляешь меня в одиночестве, Изабел.

Я сказала:

— Не разбей Леону сердце.

Коул рассмеялся. Его реальный смех был забавным звуком — не забавным вроде «ха-ха», но странно забавным. Он был скорее ударным, чем тональным.