– Только его за это лишили премии, а Воронцов почувствовал себя хозяином положения и продолжает хамить Анне, – добавила я и в ответ на ее удивленный взгляд объяснила: – Степаныч рассказал.
– Так Борька от Пантелеича потребовал, чтобы тот у Димки попросил прощения. Ан шиш! Сам пошел по известному адресу, а Пантелеич заявление по собственному написал. Вот доработает две недели и уйдет.
– Да уж! Ваш Борька действительно козел, – только и смогла заметить на это я и вернулась к прежней теме: – А про склад для мебели – это правда?
– Так у Димки ж ни гроша за душой, чего он снять может? У Дашки – тоже, она с Веркой Морозовой квартиру пополам снимает. Вот они на складе и трахаются. Да об этом весь театр знает. Но за его стенами все чинно и благородно: приходят врозь, уходят врозь и вместе нигде не появляются. У Томки братья – мужики горячие, второй раз они такое оскорбление сестры Димке не простят – вышибут коленом под зад, ну и кому он будет нужен?
– А то в театрально-киношном мире сплетни не распространяются со сверхзвуковой скоростью, – иронично заметила я.
– Ты глянцевые «Мурзилки», что ли, читаешь? – усмехнулась она. – Так там девяносто девять процентов брехни. Все эти романы, разводы, помолвки, скандалы и так далее высосаны из пальца. А Томка в этом мире выросла и цену всем этим слухам знает. Даже если до нее что-то и доходит, она предпочитает делать вид, что слепоглухонемая – раз сама своими глазами не видела, значит, этого нет.
– А мы ее, как котенка, носом в молоко потыкаем! – пообещала я. – Скажите, неужели ключ от склада так просто взять?
– Чего же сложного? Скажет, например, Воронцов, что ему для какой-то сцены кресло надо присмотреть, и возьмет. Только, я думаю, они себе уже давно дубликат сделали.
– И когда они плотскими утехами занимаются? – поинтересовалась я, мысленно похвалив себя за то, что не оставила сумку в гримерке Анны, а взяла с собой. – Я имею в виду, в какое конкретно время? И ключик бы мне от этого склада. А еще выяснить, какой именно сотовый у Воронцова и его номер. Подсобите?
– Женька! Ты чего задумала? – грозно воззрилась на меня Ковалева.
– Я так понимаю, что у Воронцова было тяжелое детство, деревянные игрушки, и никто ему не объяснил, что хамить нехорошо. Я хочу исправить это упущение, – глядя на нее честными глазами, объяснила я. – Анна здесь будет совсем ни при чем! Да и я тоже. Это высшие силы его на путь истинный наставят. И я вас уверяю, что он все осознает и покается. А время их романтических свиданий вы мне все-таки скажите, потому что терять его как-то не хочется. Или вам доставляет удовольствие смотреть, как Анна мучается?
– Черт с тобой! – согласилась Александра Федоровна. – Возьму я для тебя ключ! А трахаются они там, когда Воронцов перерыв в репетиции объявляет. Все, конечно, знают для чего, хихикают потихоньку, но молчат. Пошли! Скажу Степанычу, что мне скамеечка для ног нужна, отекают, мол. А вот насчет сотового?.. Номер-то у помрежа я узнать могу, но вот какой он?..
– Будем надеяться, что не антиквариат и уж MMS как-нибудь примет, – пробормотала себе под нос я.
Спустившись вниз уже по другой лестнице, Ковалева оставила меня возле какой-то двери, а сама ушла. Через некоторое время она вернулась с листком бумаги, на котором был написан номер сотового телефона, протянула его мне и, отпирая дверь склада, пробурчала:
– Пришлось врать, что дальняя родня из провинции участвовала в массовке в одной из постановок Воронцова и теперь хочет ему показаться – вдруг понравится, и он ее в столичный театр возьмет. Я сама, дескать, с ним говорить отказалась, так она умолила меня хоть номер его телефона достать, а там уж она сама его уговорит. Помреж у нас человек неглупый, тут же понял, что вранье это чистой воды, но он и сам от Воронцова натерпелся, а мужик он злопамятный, так что дал номер без звука. А еще сказал, что у него смартфон последнего поколения.
– Вот видите, у нас уже и союзник появился, – подбодрила ее я.
Войдя на склад, Ковалева действительно начала искать себе скамеечку, а я под ее взволнованный шепот – «А что это такое? Ты чего делаешь? А это зачем? И что из этого получится?» – сориентировалась и закрепила камеру наверху стоявшего возле стены шкафа так, чтобы разложенный прямо посередине комнаты диван, кстати, застеленный несвежей простыней, был точно в фокусе. Выйдя из склада и заперев за нами дверь, Александра Федоровна со скамеечкой в качестве вещественного доказательства чистоты своих помыслов и деяний отправилась возвращать Степанычу ключ, а я поднялась к костюмерной и ждала ее там. У вернувшейся Ковалевой глаза от любопытства горели, как два прожектора.
– Женька! Еще и ты мне нервы мотать будешь? – с ходу начала она. – А ну рассказывай, что ты натворила и чем это нам поможет!
Я задумалась, как бы подоходчивее объяснить технически отсталому человеку, что и для чего я сделала, но, увидев, что она уже наладилась дать мне подзатыльник, быстро ответила:
– Александра Федоровна! Камера запишет все, что будет происходить на складе, а мы потом сможем это посмотреть.
– Эта крохотулька? – недоверчиво спросила она, и я кивнула. – А если у нее батарейка сядет?
Тяжко вздохнув, я стала объяснять ей принцип работы камеры. Вряд ли она поняла из моих слов хотя бы десятую часть, но благоразумно не стала углубляться в технические тонкости, решив, что тогда запутается еще больше.
– Скажи, что мы в результате получим? – потребовала она.
– Увидите! – многообещающе заявила я и не только успела увернуться от подзатыльника, но и перехватить ее руку, а то она ударилась бы о стеллаж, возле которого я сидела. – Ждать-то немного осталось, потерпите! – попросила я гневно сопевшую костюмершу.
– Стара я стала, – с горечью произнесла она. – А ведь я раньше мух так ловила, и ни одна от меня не ускользнула.
– Да вы и сейчас хоть куда. Просто у меня класс ускользания выше, чем у мух, – попыталась я утешить ее.
– Паршивка! – уже беззлобно буркнула она и, посмотрев на часы, сказала: – Обычно в это время Димка с Дашкой развлекаться ходят. Пошли-ка мы вниз. Анечка, наверное, уже у себя или вот-вот подойдет.
– Только вы ей ничего не говорите – не стоит ей знать, что мы сделали, – попросила я.
– И как я, недогадливая, столько лет на свете прожила? – съязвила она.
Ковалева оказалась права – Анна была уже в своей гримерке. Она сидела на диване с закрытыми глазами, сброшенные туфли валялись рядом, а ноги она положила на придвинутый стул. И, к величайшему моему удивлению, она курила, поставив пепельницу рядом с собой.
– Сейчас я тебе пустырничек дам, – засуетилась костюмерша.
– Не надо, я уже выпила, – тихо ответила Ермакова.
– Может, лучше корвалол? – шепотом спросила я у Ковалевой. – Я мигом сгоняю в аптеку.
– Я его не принимаю, там бром, – услышала меня Анна и попросила: – Сашенька, сделай мне лучше чаю.
Ковалева хлопотала вокруг нее, а я сидела в сторонке, глядя на осунувшееся лицо Ермаковой, и думала о том, что ей ведь вечером еще и спектакль играть. Это какие же нечеловеческие моральные и физические силы надо иметь, чтобы жить в таком напряжении, когда на тебя со всех сторон неприятности валятся? В театре – Воронцов, вне театра – Тихонов! Эдак ее обновленной внешности надолго не хватит! Утешало меня только то, что Воронцов вот-вот получит по зубам так, что «навсегда потеряет к людоедству аппетит», ну а с Тихоновым тоже разберемся по ходу дела.
Ковалева что-то тихо шептала Анне, гладила ее по руке, и та понемногу успокаивалась. Ермакова выпила кофе под сигарету, посидела еще, расслабившись, с закрытыми глазами, а потом поднялась, улыбнулась нам и весело сказала, как будто это вовсе и не она только что выглядела не краше покойника:
– Голгофа! Второй подход! И ваш выход!
Я сначала удивилась, но потом, когда Александра Федоровна кивнула мне на дверь, поняла, что надо выйти в коридор. Мы вышли из гримерки Ермаковой, она заперла дверь на ключ, который забрала с собой, и пошла в сторону зала, откуда уже слышались голоса, в том числе и Воронцова. Я открыла было рот, чтобы спросить, а почему нам нельзя было остаться в комнате, но Ковалева остановила меня:
