Почитав с полчаса, Мелон сам удивился, почему он так настаивал на этой книге, и даже задремал. Но потом он проснулся, открыл наудачу книжку и стал от скуки ее читать. Из потока слов сознание выхватывало какие-то строчки, и они сразу прогнали дремоту. Мелон снова и снова их перечитывал. «Величайшая опасность — потерять самого себя — может подкрасться к вам незаметно, словно ее и нет; любую другую потерю — руки, ноги, бумажки в пять долларов, жены и т. д. — вы непременно заметите». Если бы Мелон не был смертельно болен, эти слова остались бы для него просто словами, да он и вообще не протянул бы руки за этой книгой. Но теперь, при мысли о том, что его ждет, у него похолодела спина, и он стал читать книгу с первой страницы. Ему снова стало скучно, и он закрыл глаза, мысленно повторяя фразу, которая ему запомнилась.
Он не мог спокойно думать о неминуемой смерти, и его потянуло назад, в унылый лабиринт его жизни. Где-то там он себя потерял — это он отчетливо понижает. Но как? Когда? Отец его был фармацевтом-оптовиком из города Мэкона. Ему хотелось, чтобы старший сын, Д. Т., вышел в люди. Сорокалетнему Мегону было приятно вспоминать свое детство. Тогда он еще не заблудился. Но у отца были на его счет честолюбивые планы, слишком честолюбивые, как потом оказалось. Он решил, что его сын непременно будет врачом, недаром он сам мечтал об этом в молодости.
В восемнадцать лет Мелон получил аттестат зрелости при Колумбийском университете, а в ноябре впервые увидел там снег. Он даже купил коньки и учился кататься в Центральном парке. Ему прекрасно жилось в Колумбийском университете, он ел жареные макароны по-китайски, которых раньше не пробовал, учился кататься на коньках и осматривал город. Он не заметил, что отстает в науках, пека не провалился на экзаменах. Пытался нагнать… Занимался до двух часов ночи перед экзаменами, но на курсе было слишком много евреев-зубрил, которые завышали средний уровень знаний. Мелон еле-еле перешел на второй курс и поехал отдыхать домой полноправным студентом-медиком. Когда снова настала осень, его уже больше не поражали ни снег, ни лед, ни большой город. А когда на следующий год он провалился на экзаменах, Мелон понял, что из него ничего не выйдет. Юношеское самолюбие не позволило ему остаться в Мэконе, он переехал в Милан и поступил на службу в аптеку к мистеру Гринлаву. Неужели первая же неудача заставила его споткнуться в самом начале жизненного пути?
Марта была дочерью мистера Гринлава, и не удивительно (или так ему по крайней мере казалось), что он пригласил ее на танцы. Он надел свой парадный синий костюм, а на ней было шифоновое платье. Танцы устраивал Клуб лосей. Мелон только что стал его членом. Что он почувствовал, взяв ее за талию, и почему он пригласил ее на танцы? Потом он несколько раз назначал ей свидания: в Милане у него было мало знакомых девушек, и он служил у ее отца. Но он и не помышлял о любви, а тем более о женитьбе. И вдруг старый мистер Гринлав (кстати, совсем не старый — ему было всего сорок пять лет, но молодому Мелону он казался стариком) умер от разрыва сердца. Аптеку решили продать. Мелон взял у своей матери в долг полторы тысячи долларов и купил аптеку под закладную на пятнадцать лет. Тем самым он навязал себе на шею это ярмо и — прежде чем успел опомниться — жену. Нельзя сказать, что Марта сама сделала ему предложение, но она была так уверена, что он на ней женится, что Мелон почувствовал бы себя проходимцем, если бы не предложил ей руку и сердце. Он поговорил с ее братом, ставшим главой семьи, они ударили по рукам и выпили в «Слепом муле». Все произошло так естественно, что показалось ему сверхъестественным; однако ему нравилась Марта, она изящно одевалась и носила шифоновое бальное платье, а главное, льстила его самолюбию, которому был нанесен удар, когда он провалился на экзаменах в Колумбийском университете. Но когда их венчали в гостиной Гринлавов в присутствии его матери, ее матери, братьев и теток, мать ее плакала и у самого Мелона к горлу подступали слезы. Правда, он так и не заплакал и только растерянно слушал слова священника. Потом в них бросали рис, и они отправились на поезде в свадебное путешествие в Блоуинг-Рок, штат Северная Каролина. Да и за все последующие годы Мелон не мог бы назвать день или час, когда он впервые пожалел, что женился на Марте, но жалел он об этом всегда. Он не мог бы назвать день и час, когда впервые спросил себя впрямую: «Как, неужели это все, что дает нам жизнь?», но шли годы, и он безмолвно задавал себе этот вопрос. Нет, он не потерял ни руки, ни ноги, ни бумажки в пять долларов, но мало-помалу он потерял себя самого.
Если бы Мелон не был смертельно болен, он не предавался бы таким размышлениям. Но близость смерти обострила жажду жизни, особенно когда он, лежа на больничной койке, видел, как капля за каплей течет красная кровь. Он уговаривал себя, что ему наплевать на больничные расходы, но, лежа там, беспокоился, что придется платить двадцать долларов в день.
— Миленький, — сказала Марта, она каждый день приходила к нему в больницу, — а почему бы нам не съездить куда-нибудь отдохнуть?
Мелон так и застыл на своей влажной от пота постели.
— Даже тут, в больнице, ты вечно о чем-то беспокоишься. Мы могли бы поехать в Блоуинг-Рок, подышать свежим горным воздухом…
— Не хочется, — сказал Мелон.
— …или на берег океана. Я видела океан только раз в жизни, и то, когда ездила в гости к моей двоюродной сестре Саре Гринлав в Саванну. Говорят, в Си-Айленд-бич — прекрасный климат. Там не слишком жарко и не слишком холодно. А перемена обстановки тебя очень подбодрит.
— Я всегда устаю от поездок. — Он не стал говорить жене, что задумал осенью поехать в Вермонт или в Мейн, где он сможет увидеть снег. Мелон подальше упрятал под подушку «От болезни к смерти»: он не хотел делиться с женой сокровенным. Он капризно пожаловался: — Мне до смерти надоела эта больница!
— Одно для меня ясно, — сказала миссис Мелон, — ты должен привыкнуть к тому, чтобы вторую половину дня в аптеке работал мистер Харрис. Как говорится: мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем.
Вернувшись из больницы и перестав работать после обеда, Мелон едва влачил свои дни. Он думал о гоpax, о Севере, о снеге, об океане… думал о всем богатстве жизни, которую он не пережил, а прожил. Он спрашивал себя, как же ему умирать, если он еще и не жил.
После работы Мелон принимал горячую ванну и даже закрывал ставни в спальне, чтобы соснуть, но он не привык спать днем. Он ненавидел праздные часы, которые наступали, когда он передавал аптеку мистеру Харрису. Его всегда беспокоило, что без него все будет не так, но что там могло случиться? Продадут на один тюбик «Котекса» меньше? Неверно определят какую-нибудь болезнь? Но ведь он вообще не должен давать медицинских советов, раз он не кончил института. Его терзали и другие вопросы. Он так похудел, что костюм висел на нем мешком. Надо ли ему сходить к портному? И хотя он знал, что костюмы надолго его переживут, он пошел не в магазин готового платья, как всегда, а к портному и заказал спортивный серый костюм и костюм из синей шерстяной фланели. От примерок он очень уставал. И еще одно: он так дорого заплатил за то, чтобы у Эллен выпрямили зубы, что совсем запустил свои собственные, и ему вдруг пришлось сразу вырвать несколько зубов; зубной врач предложил ему: вырвать двенадцать зубов и либо надеть съемный протез, либо заказать дорогие мосты и коронки. Мелон решился поставить мосты, хотя и знал, что ими не попользуется. И так, умирая, Мелон больше заботился о себе, чем за всю свою жизнь.
В Милане открылся филиал крупного аптечного концерна; и качеством и добросовестностью он уступал аптеке Мелона, но этот конкурент торговал по искусственно заниженным ценам, что безмерно раздражало Мелона. Порой он даже задумывался: не продать ли ему аптеку, пока Он еще может сам устроить эту продажу? Но такая мысль пугала и расстраивала его еще больше, чем мысль о собственной смерти, Поэтому он ее отбрасывал. К тому же, если понадобится, Марта отлично сумеет сбыть аптеку и получит хорошую цену за товары и за прекрасную репутацию его дела. Мелон целые дни подсчитывал на бумаге, чем он владеет. Двадцать пять тысяч (его утешало, что он не завышает цифр) за аптеку, двадцать тысяч — страховка, десять тысяч за дом, пятнадцать тысяч за три развалюхи, которые Марта получила в наследство… Что ж, если все это сложить, получается, конечно, не богатство, но вполне приличное состояние; Мелон несколько раз подбивал итог тонко отточенным карандашом и дважды — автоматической ручкой. Он сознательно не включил сюда акции «Кока-колы», купленные женой. Закладную на аптеку он погасил два года назад, а страховку перевел обратно со страхования по нетрудоспособности на обычное страхование жизни. После него не останется ни крупных долгов, ни неоплаченной ссуды. Мелон знал, что его материальные дела обстоят лучше, чем когда бы то ни было, но это его не утешало. Может быть, ему было бы лучше, если бы его донимали долги и закладные, а не это унылое благополучие. Ему все казалось, что какие-то его дела не кончены, хотя подсчеты и бухгалтерские книги показывали обратное. И, несмотря на то, что он больше не заговаривал с судьей насчет завещания, он считал, что мужчина, опора семьи, не должен умирать, не распорядившись своим наследством. Стоит ли ему формально оговорить пять тысяч на образование детей, а остальные завещать жене? Или же оставить все Марте, она ведь хорошая мать, этого у нее не отнимешь. Он слышал, что некоторые вдовы, получив после смерти мужа в свое распоряжение имущество, покупали дорогие автомобили. Других уговаривают вложить деньги в дутые нефтяные промыслы. Но он знал, что Марта не будет раскатывать на «кадиллаках» и если уж купит акции, то такие верные, как акции «Кока-колы» или Американской телеграфной и телефонной компании. В завещании, наверно, так и будет сказано: «Моей возлюбленной жене Марте Гринлав Мелон я завещаю все мое движимое и недвижимое имущество». И хотя он давно уже не любил жену, он уважал ее здравый смысл, к тому же именно так было принято составлять завещания.
