Он гордился и тем, что был О’Бирном. Вместе с О’Тулами этот клан был наиболее известным в горах Уиклоу, однако вы не могли бы показать на любого из них и с уверенностью сказать: «Вот этот точно О’Бирн». Одни были темноволосыми, другие светлыми, одни высокими, другие коротышками. Шесть веков перекрестных браков даже в одном регионе обычно создает множество типов внешности. Не могли вы с уверенностью сказать и того, каких политических взглядов они придерживаются. В основном к концу долгого правления Елизаветы О’Бирны из северной части гор Уиклоу, поближе к Дублину, начали сотрудничать с английскими властями, хотели они того или нет, однако никто из них не зашел так далеко, чтобы стать протестантом. Но за южными перевалами гор сильные вожди клана О’Бирн сохраняли независимость. Когда граф Тиронский нанес удар по английской короне, именно один из южных О’Бирнов был его самым важным союзником.
– Это именно О’Бирн договорился с испанским королем. Это он начал ту кампанию за дело католической веры, – гордо говорил Бриану его отец.
– Но ты ведь не одобряешь действий Тирона, – напоминал ему Бриан.
Да, О’Бирны из Ратконана вместе с северными О’Бирнами держались в стороне от того конфликта.
– Это так, – с некоторым сожалением согласился отец. – Но все равно это было здорово!
Отец Бриана был духовным вождем всего региона в течение двух очень тяжелых десятилетий. Высокий, храбрый, красивый, древний ирландский принц до кончиков пальцев. Никто не смог бы усомниться в том, чему и кому принадлежит его сердце. Но он был осторожен и мудр. Когда великая авантюра Тирона рухнула, он горевал, но не удивлялся. В 1606 году, за год до Бегства графов, огромная дикая горная часть страны была наконец преобразована в английское графство – последняя часть Ирландии, которую, несмотря на ее близость к Дублину, с трудом удалось привести под английское правление. Правда, высоко в горах и на пустынных перевалах об этом трудно было догадаться. И тем не менее, хотя бы теоретически, ирландской независимости в горных краях пришел конец. Но и к этому отец Бриана отнесся философски.
– Во времена прошлых поколений мы устраивали набеги на английские фермы на равнине. А они посылали в горы солдат, и иногда их удавалось загнать в ловушку и перебить, а иногда они побеждали нас. Но те дни миновали. Есть и другие, лучшие пути и способы жить. – Так он говорил своим соседям. А Бриану нередко повторял: – Если ты хочешь сохранить Ратконан и все то, что любишь, то должен быть мудрым. Подыгрывай англичанам. Учись меняться.
– Но как именно меняться, отец? Что это за перемены?
– Не знаю, – честно ответил ему отец. – Ты должен быть мудрым в соответствии со своим временем. Это все, что я могу посоветовать.
И теперь, слишком скоро, началось время Бриана. Его отец вовсе не был стар, но его более года терзала болезнь, и к концу он совсем ослабел и готов был уйти.
Похороны начались уже довольно давно. Тело было уложено по всем правилам. Причитали плакальщицы. Но большинство гостей прощались с вождем тихо. Еды и напитков было вдоволь. Тихо рыдала волынка, но вскоре должна была зазвучать более бодрая музыка. Почти все приехавшие уже выразили свои соболезнования Бриану. Теперь он сам ходил между ними, убеждаясь, что все правила гостеприимства и вежливости выполняются. Он даже заметил Тадха О’Бирна, который хмурился и что-то бормотал. Бриан предпочел бы держаться подальше от этого человека, но полагал, что обязан подойти к нему. И он как раз собирался с силами, чтобы исполнить долг гостеприимства, когда, посмотрев на склон горы, вдруг заметил незнакомца, которого никогда прежде не видел. Тот медленно ехал по дороге к дому.
Это был высокий худой мужчина в черной одежде, даже его высокая шляпа без пера была черной. За ним ехал слуга, одетый в серое. И хотя дорога была освещена солнцем, казалось, что на горные перевалы упало небольшое мрачное облачко.
Бриан гадал, кто это мог быть.
Доктор Симеон Пинчер пребывал в дурном настроении, когда встретился с Дойлом. Но удивляться тому не приходилось. Доктор Пинчер пребывал в дурном настроении уже год.
В Ирландии, как и в Англии, парламент собирался нерегулярно, а лишь время от времени, когда нужно было решить какой-то особый вопрос. Однако в прошлом году парламент в Дублине был созван, и это было весьма впечатляющее собрание. Если прежние парламенты, во времена Тюдора и Плантагенета, состояли в основном из джентльменов из английского Пейла вокруг Дублина, то в этом были представители всех частей острова.
Поначалу возникли сложности. Старые англичане, в основном католики, угрожали, что не станут принимать в этом участия, но наконец взялись за ум и за дело, и Пинчеру казалось, что они движутся в правильном направлении. Было подтверждено, что все государственные служащие должны приносить клятву верности. Они должны поклясться, что признают духовное верховенство короля над папой римским, или в противном случае потеряют работу. Дальше речь зашла о том, что и всех юристов необходимо заставить дать клятву. Но это должно было лишить практики верных католиков вроде Мартина Уолша, и от идеи отказались. Упорные католики, которые упорно отстаивали свою веру, должны были платить штрафы, хотя, как ни грустно, парламент не был готов приказать им признать Ирландскую церковь.
– Но я их заставлю! – решительно заявил Пинчер.
И были немедленно выпущены прокламации против иностранного образования и против католических священников. И все же доктор полагал, что, несмотря на свои ошибки, парламент в целом шел в верную сторону. И главным тут было соотношение сил.
Потому что протестантов насчитывалось больше, чем католиков. Сто тридцать два на сотню. И лишь немногие из католиков являлись коренными жителями, ирландскими лордами, в основном это были старые англичане. Но вот кем были протестанты? Была ли это старая гвардия, избравшая Ирландскую церковь, люди вроде лорда Хоута или Дойла из Дублина? Ну, некоторые из них – да. Но в основном люди, пополнявшие число протестантов, люди, которые могли изменить многое в будущем, были новичками на острове: жители колоний. И это, как ни странно, как раз и злило Пинчера. Нет, он злился не на колонистов, ничего подобного. Он злился на себя.
«Это все недостаток веры, – признавался он в письме к сестре. – Храбрости не хватает».
Задуманная им покупка не удалась.
Сложности возникли из-за масштаба событий. Когда семь лет назад доктор Пинчер ездил в Ульстер, он увидел там возможность создания процветающей колонии. И потому, когда после Бегства графов и конфискации земель Тирона и Тирконеля зашла речь о колонии в Ульстере, доктор Пинчер не стал покупать ферму, которую мог купить в тот момент, в надежде на нечто лучшее. Однако в Ульстере и Коннахте стали доступны такие огромные пространства, что весь масштаб операций изменился. Вкладчики манипулировали другими цифрами. Лондон забрал всю область Дерри и переименовал ее в Лондондерри. И те, кто мог, захватывали не сотни, а десятки тысяч акров.
Да и внешний мир менялся. Дублин, который знали Уолш, Дойл и даже Пинчер, был городом конца Елизаветинской эпохи. Но в последнее десятилетие в Лондоне произошли перемены. Настал век дерзких торговцев-авантюристов. Король Яков, проведший скучную юность в Шотландии, предавался роскоши. Английский двор разложился; жадность и излишества стали лозунгом. Нахальные и алчные искали быстрой прибыли. И именно такими были те, кто завладел Ульстером.
Видя, что в Ульстер хлынули подобные крупные фигуры, Пинчер был вынужден отступить. Он твердил себе, что его долг – учить и проповедовать. Денег он накопил немного. И вообще, все это дело оказалось слишком трудным для него. Это был новый, чужой мир. Пинчеру хватило честности, чтобы признаться себе в том, что он побаивается этого мира. Он просто отошел подальше.
И вот теперь, видя, как все эти новые джентльмены из колоний приезжают в Дублин, он испытывал огромное чувство неудачи. Он, как один из тех глупых девственниц из евангельской притчи, оказался не готов и, когда наступил момент, не сумел оказаться в нужном месте. Лишь накануне один из молодых ученых из Тринити-колледжа подошел к доброму доктору, который сидел под деревом, углубясь в мысли. А поскольку подошел он сзади, доктор не заметил его приближения, и молодой ученый услышал, как Пинчер вполне отчетливо бормочет: «Предусмотренная выгода; оправданный возврат». Потом доктор грустно покачал головой; и молодой преподаватель, изумленный его словами, но чувствуя, что подошел не вовремя, тихонько удалился.
