– Ну ладно, мне сейчас по делам надо позвонить. – И разговор закончился.

Чувствовала себя как в самолёте, попавшем в воздушную яму: муторно, говорить не хочется, закрываешь глаза – и пытаешься представить что-нибудь хорошее…

Вспомнилось, как она впервые увидела море. Море уходило за кромку горизонта и сливалось с небом где-то там, на краю света. Край света был окутан в розовую дымку заката. Солнце было багровым, тревожным и напомнило ей юпитер, светивший с балкона в Оперном театре. Купаться тогда пошли не на пляж, а на дикие скалки. Она стояла на мокром коричневом скользком камне, поросшем зелёной плесенью, и смотрела, как робкая волна разбивается о камень в мелкую водяную пыль. Попробовала воду рукой. Та была тёплой и прозрачной. Она никогда в средней полосе не видела такой прозрачной воды. Она была какая-то бирюзовая, точно в неё пролили зелёнку. Жара отхлынула, но купаться очень хотелось. Она боялась прыгать со скалы – и стала спускаться по осклизлому камню. Поскользнулась – и буквально съехала вниз, обдирая бедро. Было мелко – и плыть ещё невозможно. Она пошла по крупной гальке навстречу западающему солнцу, чувствуя, как камушки больно массируют ноги. Когда вода дошла до пояса, оторвалась от земли – и поплыла. Вода буквально выталкивала её на поверхность. В реке она никогда не чувствовала себя так. Будто отцовские руки подняли её под потолок и качают – так она чувствовала себя на волнах. Было легко, непонятная радость росла в ней и распускалась диковинным цветком. Она плыла по блестящей дорожке, качающей на воде розовые блики заходящего солнца, точно лепестки роз.

Она не звонила братьям целый месяц. И они тоже не вспоминали её (или вспоминали, но не давали о себе знать…). Перед Новым годом не выдержала. Опять с замирающим сердцем набрала номер, с удивлением для себя сознавая, что уже знает его наизусть. И тут же услышала голос Владимира. Он обрадовался и начал что-то плести, ворочая языком так, будто у него полный рот еды. Ей даже пришлось переспросить его несколько раз то, что он сказал…

– Ты ешь?

– Нет… С тобой разговариваю…

Вдруг она услышала пластмассовый щелчок – и раздались гудки. Подумала, что разъединили, и набрала номер снова. К телефону больше не подошли.

Расстроенная, она ушла к себе в комнату и легла. Испугался кого-то? Или пьяный, а она не поняла сначала? «Шут с ним. Не буду больше звонить», – подумала Вика. Неприятная догадка не давала ей читать. Снова глаза перескакивали со строчки на строчку, буквы двоились и разбегались, она сознавала, что не поняла ни предложения, так как мысли, будто металлические опилки, насыпанные на чистый лист бумаги, выстраивались друг за дружкой в кривые, притянутые магнитом её странного звонка.

Это было странно, необъяснимо, но Владимир будоражил её воображение, ей хотелось увидеться с ним вопреки всякому здравому смыслу.

Через два дня после лекции её поймала Наталья Ивановна и пригласила к ним на Новый год. Сердце Вики радостно подпрыгнуло маленьким теннисным мячиком. И долго ещё скакало, будто покатившийся мячик по ступенькам лестницы.

Новый год она встретила с родителями за конспектами лекций. В гости не пошла, так как не решилась сказать родителям, что будет не дома. Разбирала свой корявый почерк, закрывшись в своей комнате от орущего телевизора, и думала о том, что нынче у неё последний Новый год с сессией. Голоса из телевизора всё равно доносились сквозь стенку, пьяные буквы падали с линеечек тетради, слова наряжались в маскарадные костюмы, и она ничегошеньки не понимала и не усваивала из прочитанного.

Собралась с силами – и набрала заветный номер. На сей раз подошла Наталья Ивановна, она извинилась, что не пришла, и попросила её всех поздравить. У неё вырвал трубку Петя и пожелал ей счастья в новом году.

Его пожелание начало сбываться на другой день. Позвонил Владимир, поздравил и предложил прогуляться по праздничному городу.

Падал огромными розовыми и сиреневыми хлопьями снег, ёлка на площади тоже была вся в сиреневой подсветке и светилась серебристой мишурой. Откуда-то из далёкого детства всплыло то предчувствие чуда, какого она всегда ждала от новогодних сказочных представлений, с замирающим сердцем вглядываясь в розовые, лиловые и голубые сосульки на сцене, которые никогда не таяли до конца спектакля и не сливались друг с другом, превратившись в огромную лужу на асфальте. Вглядывалась, ожидая Деда Мороза с мешком подарков за плечами, который пообещает исполнить самое заветное желание и зажжёт на ёлочке мигающие разноцветные огоньки. Говорили опять ни о чём. Смеялись, радуясь, что попали в сказку. Проходя мимо парка, заглянули на праздничные гуляния. Увидели огромные горки, тоже сиреневые, розовые и голубые, блестящие накатанной поверхностью, – переглянулись и решили покататься. Владимир сказал, что он будет кататься на ногах, но Вика была уверена в том, что она сразу же ляпнется, – и пошла искать какую-нибудь фанерку, оставленную уже накатавшимися. Нашла. Уселись на фанерку вдвоём. Она сидела, прижимаясь к нему спиной, – и чувствовала, как её лопатки превращаются в крылья. Крылья были зажаты чужим чёрным пуховиком и не могли раскрыться. Поэтому летели они вниз. Мчались так, что захватывало дух, сердце становилось таким лёгким, что летело впереди неё, точно воланчик для бадминтона. Руки Владимира крепко прижимали её к себе – и она чувствовала себя маленькой девочкой, доверчиво прильнувшей к папиной груди, надёжной и такой родной. Белые заснеженные деревья, облитые розовым светом, казались зацветшей сакурой и порождали удивительное чувство весны, заставшей врасплох.

Несколько раз, заливаясь смехом и держась, как дети, за руки, взбирались они по приставной деревянной лестнице на горку и съезжали вниз, захлёбываясь какой-то непонятной радостью, захлёстывающей их, точно волна от проходящего крылатого судна на воздушной подушке. Душа сама была тоже на такой подушке и неслась вперёд навстречу неизведанному.

Потом отогревались красным вином в кафе, находящемся тут же, в парке. Щеки медленно вбирали в себя цвет вина, точно лепестки белой лилии, поставленной в воду, подкрашенную красными чернилами. Владимир взял в руки её тоненькую ладошку, вывернул тыльной стороной, внимательно посмотрел на неё и сказал, что у неё очень глубокая, ярко выраженная линия ума; линия сердца тоненькая и прерывистая, моментами исчезающая совсем, а линия жизни не очень долгая и в конце её ждут тяжёлые болезни. Но тогда Вику не очень-то и встревожил такой прогноз. Конец был где-то так далеко, что даже горизонта не было: одна сплошная ночь, освещённая новогодними гирляндами цветных фонариков, в такт с которыми мерцают звёзды, подражая учащённому от радости и возбуждения сердцебиению. Потом перевернул дрожавшую, будто осиновый листок на ветру, ладонь, тыльной стороной вниз – и осторожно поцеловал. Руке было щекотно, точно её погладили гусиным пером. Потом дома она несколько раз сама проводила губами по своей ладошке, пытаясь понять, что же чувствовал Владимир. Находила свою кожу шелковистой, будто нежный венчик каллы, вдыхала расширившимися ноздрями слабый запах мыла «Сирень». Смотрела на себя и Владимира отстранённо, точно душа в первый день отлёта, с удивлением и непониманием, почему тело так неподвижно и холодно…

Влюбилась в него Вика позже, тогда, когда он погладил её по волосам. Они сидели на лавочке в парке, истоптав ноги по его аллеям, напротив них расположились две молодые мамы с колясками и старушка с двумя внуками детсадовского возраста, голова которой была обсыпана грязно-белыми кудельками химической завивки, напоминающими тополиный пух. И вдруг Владимир наклонился к ней и убрал чёлку с её глаз. А потом просто погладил по голове, как ребёнка. Её голова долго потом хранила это лёгкое дуновение его руки: как морской бриз встрепал волосы – и потом пригладил…

Спустя двадцать лет она купит китайский массажёр для головы: изящная штучка из тонких металлических спиц, раскрывающаяся цветком наподобие приспособления для сбора яблок, – и, когда раскроет это сооружение на своей голове, вспомнит, то первое прикосновение мужа.