Владимир КЛИМЕНКО

АМАЛЬГАМА МИРОВ

В жизни не видел такого наглого табурета.

Будь у него руки, он бы наверняка подбоченился.

Табурет топтался толстыми ножками по траве поляны, как-то ухарски, наподобие шляпы, заломив сиденье. Он явно торжествовал и праздновал победу. Да и было отчего. Поверженный пару секунд назад кавалер лежал на земле ничком, а его шпага, на треть клинка вошедшая в землю, плавно раскачивалась, как безобидная тростинка.

"Приехали", - обреченно подумал я и посмотрел в сторону прохода, возможно, закрывшегося навсегда.

Но особенно раздумывать было некогда.

Начиналось все очень обыкновенно.

То есть, как всегда.

Репетиция закончилась, и мы с Люськой пошли ко мне обедать.

Так мы обедаем уже второй месяц. Или третий. Точно не помню, да и зачем. Благо от театра до моего жилища рукой подать - полквартала.

В квартире, где я владел ведомственной комнатой, привычно пахло кошками, хотя ни одной кошки я здесь не видел ни разу. А эта квартирка на четвертом этаже, надо сказать, знакома мне давно, так как во времена юности, еще не будучи ее жильцом, бывал здесь неоднократно. Случалось и ночевал. И не подумайте ничего такого. Просто единственная владелица отличной жилплощади Татьяна Васильевна Сухина, преподавательница сценической речи в нашем театральном училище, время от времени приглашала кого-нибудь из студентов, живших в переполненном общежитии, к себе на постой. Так сказать, для смены казенной обстановки на домашнюю.

С той поры прошло десять лет. Из студента я превратился в актера (и неплохого актера, заметьте) Молодежного экспериментального театра, а Татьяна Васильевна, и ранее имевшая весьма преклонный возраст, состарилась окончательно, но все еще продолжала преподавать.

Поскольку квартира, как я уже говорил, была ведомственной, меня определили сюда на подселение.

На этом трогательная вступительная часть заканчивается и начинается вся эта чепуха, которую любой восторженный романтик назвал бы приключениями, а я назову помрачением разума и массовым психозом. Под массами надо понимать меня и Люську, с которой все, собственно, и началось.

- Кукушкин! - сказала Люська сразу после репетиции "Пяти вечеров". Пошли обедать.

Кстати, ненавижу, когда меня называют по фамилии. Можно подумать имя Александр, пусть в конце концов Саша или Шура, звучит менее благозвучно. Так нет, каждый норовит крикнуть - Кукушкин. Иногда даже на улице. Мало того, что это просто невежливо, так ведь и фамилия у меня еще та. И на всех афишах пишут - Кукушкин. Представляете: Гамлет - Кукушкин. Ладно бы Лебедев или Орлов, Гусев, наконец. Но Кукушкин.

Впрочем, Гамлет мне не грозит. Я думаю потому, что внешность у меня не сильно героическая. Рост, правда, подходящий, современный. А вот в остальном... Немного курнос, глаза посажены близко, ну и так далее. Хотя, если разобраться, не во внешности дело. Просто я всегда был не слишком удачлив на сцене, а в этом, скорее всего, виноват мой характер. Мне обычно лучше удавались вторые роли.

Итак, мы пошли. На улице царил май. Черемуха только что отцвела, тополя в прозрачных косынках листвы шептали, что молодость вечна. И глядя на Люську, в это было нетрудно поверить.

Восходящая звезда театра. Маленькая, рыжеволосая, с хризолитово-зелеными глазами. Прелесть, а не девчонка. У нас уже второй или третий месяц продолжался производственный роман и как он закончится не знал даже я сам. По крайней мере об этом думать не хотелось, слишком все хорошо: любимая женщина, погода, природа, сейчас придем домой, супчику поедим, кофе сварим.

Мы зашли в квартиру, в которой никогда не жили кошки, но кошками пахло постоянно, и все сначала шло по плану.

Пообедали, и я на правах хозяина пошел на кухню мыть посуду и варить кофе, а кокетливая Люська вытащила из сумочки умопомрачительно яркий жилет, который купила недавно по случаю, и побежала в комнату Татьяны Васильевны в сотый раз примеривать его перед зеркалом.

Сухина отсутствовала - уехала к родственникам в Академгородок, занятий на этой неделе у нее в училище не было.

Обычно, покидая квартиру на несколько дней, Татьяна Васильевна свою комнату никогда не запирала. Здесь в разные времена перебывало не одно поколение студентов. Сухину любили за врожденную интеллигентность, за умение в любой компании не быть лишней и оставаться самой собой, любили даже за внешнюю, добавлю, именно внешнюю суровость.

В каком году она родилась не знал никто. Возможно, об этом не знали и в отделе кадров, потому что все документы были потеряны в годы гражданской войны. И только в нечастых разговорах о своей молодости Сухина иногда упоминала, что родилась в дворянской семье, училась в гимназии, что у них до революции были собственный двухэтажный дом и выезд из пары серых в яблоках. А потом, и при этом Татьяна Васильевна саркастически кривила рот: "Пришла совецка власть...". На этом повествование заканчивалось и всем становилось ясно, что о дальнейшем спрашивать не нужно.

Это "и вот пришла совецка власть" стало даже у нас одно время постоянной присказкой.

Короче говоря, Сухиной в квартире не было, я варил на кухне кофе, отстукивая, вернее отшлепывая, тапочками такт незатейливого шлягера, льющегося из репродуктора, Люська убежала примеривать жилет.

Перед зеркалом, стоящим в комнате Татьяны Васильевны, надо думать, когда-то вертелись в нарядах и поизысканнее.

Оно было знаменито не менее, чем его хозяйка.

Не очень большое, на вращающихся шарнирах, на манер классной доски, зеркало отличалось удивительной глубиной изображения и было наполнено чудесным золотистым фоном, который дают только очень качественные стекла. Неоднократно Татьяна Васильевна говорила, что амальгама у зеркала серебряная, в отличие от современного алюминиевого напыления.

Люську понять было можно. Отражение в этом стекле и дурнушку делало привлекательной, что уж говорить о красивых женщинах.

Я варил кофе и думал, что у нас есть еще почти четыре свободных часа, и тут в комнате Сухиной раздался взрыв. Или мне показалось, что взрыв. Но во внезапно за этим наступившей тишине - замолчало даже радио - я почувствовал, что словно ватой заложило уши. Кофе пролился на конфорку, запахло гарью, но вытирать плиту времени не было - я помчался на помощь, рискуя расшибиться в узком коридоре.

Клинок шпаги сверкнул на солнце, и я едва успел отпрянуть в сторону. Срезанная с рубашки пуговица перламутровой каплей упала на тапочек, отскочила и скрылась в густой траве.

- Погодите! - крикнул я высокому мужчине в черном обтягивающем камзоле и широкополой шляпе.

Лица нападавшего разглядеть не удалось, а следующий выпад, хотя и не застал врасплох, вновь заставил меня уклониться и потерять равновесие домашние шлепанцы без задников вряд ли подходящая обувь для поединков.

- У меня нет оружия! - заорал я еще громче, видя, как противник чуть отступил, готовясь к новому броску.

Солнечный блик дрожал на острие клинка, словно готовая сорваться с него молния.

Мои вопли возымели на нападавшего такое же действие, как заклинания факира на воздушного змея.

Рука мужчины, от которой невозможно было отвести взгляд, поднялась до уровня груди, примерно так матадор готовится нанести быку свой последний, освобождающий от дальнейшего участия в представлении удар.

Довольно неприятно, признаться, чувствовать себя жертвенным животным, тем более что еще двадцать минут назад я мирно ставил на плиту кофейник и не помышлял ни о каких геройских подвигах. Пришлось применить самое действенное оружие: оставить шлепанцы занимать оборону, а самому развернуться и изо всех сил броситься бежать к островерхому белому домику у близкой кромки леса.

Через две секунды за спиной послышался тяжелый топот ботфорт: мой преследователь, как видно, не сомневался, что я не смогу ускользнуть.