Вот и выходило, что совсем Сашка не дрался и даже не умел, наверное, драться. Ну, если не считать тот стульчик в самом начале детства…

Еще у него была дома книжка про самбо. Там были картинки, и Сашка по картинкам отрабатывал приемчики на папке и на младшем брате. Но на брате было не интересно — он слишком маленький был. А папку раз так кинул через себя, что он ударился спиной о кровать, и очень сердился потом. И самбо кончилось. А еще Сашка «набивал» ребро ладони, стуча им по стулу, когда сидел. И еще один раз даже открыл дверь кулаком. Ту, что на улицу. Она в доме была не на тугой пружине, а на резинке. Но все равно кулаку было больно, а две костяшки даже ссадил.

Ну и вот.

А в лагере пришлось подраться. То есть, это Сашка потом так считал, что дрался.

Между полдником и ужином выдалось свободное время. И они придумали копать маленькие такие траншеи и ставить туда солдатиков. Так само придумалось, когда Васька нашел в песке совсем белого оловянного солдатика. Вся краска от старости слезла. Ну, то есть серого. А если сравнить с раскрашенным — то почти белого. Светлого такого. А одним солдатиком играть нельзя, неинтересно.

И тогда все стали копать маленькие траншеи, строить блиндажи, а ставить туда кто щепку, обломанную ровно, Васька вот солдатика своего, а Сашка подобрал большой ржавый болт. Он такой большой был, что даже больше солдатика. Стали бегать и еще искать. И заодно собирать шишки, чтобы потом играть в войнушку.

Лагерь стоял под соснами, и каждое утро начиналось со сбора шишек. Потому что бегали босиком многие — жарко. А если наступить на шишку, то не просто так больно, а даже до крови можно пораниться. К вечеру шишки снова нападывали. Вот их собирали. И еще копали траншеи, чтобы как будто две линии укреплений и две армии — одна напротив другой.

А тот пацан был вовсе с другого отряда. Он все приставал, смеялся, рожи корчил, как дурак. А потом стал бегать и затаптывать то, что построили. Пробегал так, и наступал специально. А вид делал, что нечаянно. И опять рожи корчил. Ему просто завидно было, что тут все играют уже, а у него ни солдатика, ни компании, ни игры. А Васька как раз ушел в туалет. Это совсем в другом углу, у забора. Так-то Васька бы давно дал раза этому вредному — и все. Но Васьки не было, и выходило, что Сашка тут самый старший из своих. И все смотрели на него. А самый маленький даже стал кукситься и чуть не плакал, потому что у него выходил здоровский блиндаж, как настоящий. Только маленький такой, для солдатиков. А этот дурак опять бежит и все ногой целится, чтобы наступить.

Сашка встал тогда перед ним и загородил дорогу. Страшно, конечно. Ясно же — драться придется.

— Ты чо? — удивился пацан. — Ты чо, в самделе?

— Это ты — чо? — спросил Сашка и пихнул его кулаком в грудь.

А потом еще раз. И еще. Пацан отступал с каждым тычком, а Сашка шел за ним шаг в шаг и бил все сильнее. И все чаще. Он уже просто боялся остановиться, потому что если перестать, то будет очередь этого дурака. А если он начнет Сашку бить? Не уж. И он уже давал такую очередь, как в кино про боксеров — дых-дых-дых!

— Ты чо, ты чо, ты чо? — завопил парень и вдруг скрючился и заплакал, и боком, согнувшись, побежал в сторону.

А тут подскочил Васька. Он бежал издалека и был весь красный и запыхавшийся.

— Ух, ты! — сказал он уважительно. — Чем это ты его?

— Вот, кулаком — разжал Сашка пальцы.

— Здорово! Как настоящая свинчатка!

В кулаке лежал тот самый большой ржавый болт.

А с другого-то отряда потом приходили мириться. И пацан тот теперь Сашку уважал и боялся.

А вожатые так ничего и не узнали.

Но больше Сашка опять так и не дрался.

Конфитюр

Жестяная банка была вся в цветных надписях.

— Это конфитюр, — сказал папа.

Сашка конфитюра не знал.

Он знал повидло. Повидло было яблочное или грушевое. Редко — сливовое. Повидло клали в пирожки, которые продавались по пять копеек за штуку. Иногда пирожки были круглыми, и тогда их называли пончиками.

Все было понятно: если такие длинненькие с острыми носами — это пирожки, а если маленькие и круглые — это пончики. Пончики Сашка любил, а повидло — не очень. Самые вкусные пирожки были со свежими яблоками. Или еще с вишней. А бабушка делала с курагой — сладкие и сочные, светящиеся теплым желтым соком. С повидлом пирожки и пончики Сашка тоже ел с удовольствием. А вот просто повидло — не очень как-то. Его только если на хлеб намазывать, а так просто даже и не интересно есть. Вот даже пастила была веселее. Это когда переваривали уже повидло и что-то добавляли еще, и получался такой темно-коричневый тугой брусок, дрожащий, если в него ткнуть пальцем. От него можно было отрезать дольками и есть просто так с чаем — кисленько.

Еще Сашка знал разное варенье. Вот из вишни, с косточками, бабушка варила долго и специально переваривала, чтобы хранилось лучше. Это варенье, почти черное, стояло в темной кладовке в трехлитровых банках. Сверху из-под крышки можно было ковырять большой столовой ложкой, а дальше внутрь почти твердое было, только ножу поддавалось. Такого варенья положишь в кружку вместо сахара ложек сразу шесть с верхом, зальешь кипятком и заваркой. Потом долго надо крутить ложку, чтобы все растворилось. Ну, то, что растворяется. А после, быстро выхлебав сладкий чай, можно было долго таскать чайной ложкой по ягодке, разбухшей и ставшей опять как настоящая, обсасывать косточки, выкладывать на край стола пирамидкой.

Варенье без косточек называлось пятиминуткой. Но Сашка пятиминутку не очень любил. В вишневом, он считал, обязательно должны быть косточки.

Еще абрикосовое варенье бывало. Если было такое, то оно стояло в той же кладовке и как будто светилось, если включить свет. Абрикосового было меньше всегда почему-то, и поэтому его давали на праздник какой-нибудь или еще к блинам. Вишневое к блинам было никак нельзя, потому что почти твердое. А абрикосовое можно было налить в блюдце и долго возюкать свернутый блин, пока не пропитается.

Конфитюр же он не знал.

— Это такое немецкое повидло, — сказал папа.

Он учил немецкий язык и поэтому мог прочитать, что написано на банке.

У-у… Повидло…

Когда открыли банку большим консервным ножом, то внутри оказалось не повидло, а какая-то смесь. Между повидлом и вареньем. Много мелко-мелко порезанных фруктов и все это залито густым ягодным сиропом.

И вовсе не повидло. Конфитюр.

Блины с ним было нельзя — потому что кусочки. А просто так ложкой и запивать чаем — это в самый раз. Но папа сказал, чтобы доедали, а больше конфитюров не будет. Потому что это такой подарок был от друзей.

Сашка съел свою порцию, запивая чаем и отдуваясь, потом налил чай уже в банку, размешал и выпил его тоже.

На этом конфитюр закончился. Только мама банку не выкинула, а поставила в кладовку, и она там еще долго стояла на полке справа. А если ее понюхать, она пахла не по-нашему. Немецким сладким конфитюром.

Пионер — всем ребятам пример!

После каникул наступила осень.

Сашке было уже десять лет. Уже полгода, как было десять лет. Но он все еще носил на лацкане школьного пиджачка красную октябрятскую звездочку с большим белым эмалевым кругом в середине, на котором был нарисован веселый кудрявый паренек. Пиджачок был школьным, потому что его одевали только в школу. В прочее время носились разные курточки-фуфаечки, и даже был настоящий кожаный солдатский ремень, который подарил дядя Коля, когда вернулся с Кубы. Но ремень в школу не оденешь. В школу он ходил в костюмчике, в светлой рубашке. И — со звездочкой.

…Как же это уже надоело, выходить на общешкольную линейку вместе с «малышней» и кричать со всеми речёвку: «Мы — октябрята, смелые ребята…». Весь класс давно готовился к вступлению в пионеры. И Сашка тоже готовился. Он уже читал о всех пионерах-героях. Отрепетировал пионерский салют дома перед большим зеркалом. А еще у него среди любимых была книга «Бей, барабан!» про то, как в Москве появлялись первые пионерские отряды.