В палате было шесть коек. Стоял густой запах мази Вишневского и чего-то противного, соленого даже на запах. Сашку аккуратно сгрузили на угловую койку, медсестра тут же дала ему на ладошке две таблетки и маленький стаканчик с водой, чтобы запить. Свет не включали, просто открыли двери, и от света в коридоре все было видно.

— Все, выпил? — медсестра погладила его по голове, как маленького, взбила подушку и ушла, прикрыв за собой дверь.

Таблетки помогли или просто устал Сашка очень, но он сразу заснул, а потом почти сразу проснулся. В противоположном, по диагонали, углу начались стоны, затряслась кровать, а потом послышались тупые удары. Вбежала медсестра, включила свет, и Сашка вприщур от света увидел на той койке парня лет двадцати без обеих ног. Остатки ног были замотаны бинтами, красными от крови. А парень бился головой в стену и стонал:

— Сестра, больно… Сестра, больно… Сестра, больно…

Ему сделали укол, он как будто успокоился, но начал метаться другой, без руки.

Утро все встретили не выспавшимися и злыми.

Во время обхода Сашке объяснили, что у него перелом коленной чашечки, что это травма серьезная, которая требует неподвижности сустава от трех до шести месяцев. Полгода в гипсе! Да и потом все равно хромать… Так вот сказали.

Мама, пришедшая навестить, плакала, спрашивала, где же он так умудрился. Но Сашка говорил, что не помнит. Где-то ушибся, а потом еще бегал.

— Не толкнули тебя? — допытывалась мама. — Не ударили?

Вот так все у взрослых. Тут сказали — хромой буду, а им бы только найти виноватого…

А потом пришел другой доктор. Молодой, чернявый. Он посмотрел на Сашку, посмотрел на рентгеновский снимок, вышел в коридор и вернулся с костылями.

— На, вот. Не маленький уже. Ходи сам.

— А разве можно?

— Я сказал — ходи!

И Сашка пошел. Он очень быстро научился ловко толкаться костылями и выбрасывать вперед одну ногу, придерживая вторую, загипсованную, чуть впереди. По утрам они еще с двумя пацанами бежали на костылях в туалет наперегонки.

А маме новый доктор сказал, что ничего обещать не будет, но возможно все будет гораздо быстрее.

…Что еще было плохого в больнице?

Ну, вот, например, в один из дней все попадали. Ну, то есть абсолютно все, кому разрешили ходить. То ли слишком поздно помыли полы, то ли их помыли с порошком мылящимся, но костыли скользили, мужики падали прямо возле кроватей, а Сашка страшно испугался, когда вдруг костыли разъехались, и он встал на загипсованную пятку, а потом не удержался и рухнул плашмя.

А больше ничего плохого и не было. Ну, таблетки, ну, уколы — так на то и больница.

Вот чесалась нога под гипсом — страшно!

А всего через три недели его отвели в процедурную и сняли гипс. Он страшно боялся, потому что помнил, что гипсу положено быть на ноге почти полгода. А тут — только-только зима в разгаре.

А еще через несколько дней за ним приехали папа с мамой и увезли домой, где он наконец-то полежал в ванной. Правда, мама все равно еще долго морщилась и говорила, что от него пахнет больницей.

Костыли у него отобрали. Правда, на улицу еще не выпускали.

Зато взялись за сломанную ногу.

Пока нога была в гипсе, она перестала не только разгибаться, оставаясь все время чуть-чуть согнутой, но и сгибаться. Чуть-чуть вверх-вниз колено — и все. Так вот теперь начались ежедневные муки. На газовой плите в миске растапливали медицинский парафин. Под ногу клали клеенку, парафин лили на ногу. Сашка пищал и стонал. Особенно противно и больно было, когда горячий парафин затекал под ногу, под коленку, к нежной и тонкой коже. Ногу в горячем парафине заворачивали в клеенку и ждали, пока все остынет и присохнет. Потом Сашка сам снимал парафин, ломающийся полупрозрачными белыми кусками, и уже с папой вместе начинали пытки: согнуть — разогнуть, согнуть — разогнуть. Ну, хоть немного еще подальше. Ну, еще…

— Ой, больно!

— Терпи, терпи…

После таких ежедневных процедур и хождения по квартире, нога стала чуть-чуть поддаваться, хотя и сгибалась всего наполовину.

Сашку выпустили на улицу. Он шел по весеннему твердому насту, смотрел на синее-синее небо, слушал оживленное воробьиное щебетание… И так было хорошо… Вот и Васька прибежал после школы, принес задания (Сашка старался не отстать). А то если бы полгода в гипсе — оставили бы на второй год. И они с Васькой пошли-побежали (Васька побежал, а Сашка пошел следом) в магазин за хлебом. Пошли не по дороге, а по тропинке, которая шла через пустырь. Тропинка вытаяла, поднялась над окружающими сугробами, стала скользкой и твердой.

Сашка поскользнулся и провалился одной ногой. Здоровой. А сел на тропинку — на больной, полностью согнув ее в колене, услышав даже какой-то щелчок в суставе. Он так и постоял какое-то время, борясь со страхами, потом потихоньку вылез и медленно пошел дальше.

А еще через неделю он забросил парафиновые компрессы и бегал за Васькой, как будто и не было ничего.

Они бежали наперегонки из школы, когда на пути вдруг оказался высокий чернявый чем-то знакомый человек.

— Саша? Ты ведь — Саша?

— Да.

— Ты бегаешь?

— Так, Васька же убегает!

И он опять сорвался в погоню.

Вечером рассказал, что подходил какой-то чернявый, какой-то дурак, наверное…

— Это же твой врач! Он же тебе ногу спас!

И мать побежала к телефону, чтобы еще раз поблагодарить молодого хирурга, взявшего ответственность за лечение Сашки на себя.

А Сашка даже и не вспомнил о нем. Он уже думал о лете, которое будет скоро. О каникулах. О футболе.

И только иногда тер левую коленку, да еще стал опасаться стукаться коленями или падать на колени…

Прогульщик

В коридоре затрезвонил телефон. У них недавно появился новый аппарат: белый, с синей трубкой, с блестящими золотом цифрами под прорезями в модном полупрозрачном диске. Тот, что был раньше, черный и тяжелый, уже два раза падал с полки, и был отбит кусочек справа, и трубка такая большая и неудобная… А новый был ярок и красив. И звонок его был мелодичен.

Сашка нехотя оторвался от книги, но к телефону не пошел. Он знал, что звонила с работы мама, чтобы напомнить ему, что пора в школу. В этом полугодии их класс учился во вторую смену, и родители только по телефону могли спросить его о сделанных уроках и сказать, что уже пора собираться.

После зимних каникул Сашка уже привычно заболел. Небольшая простуда с температурой и распухшими гландами позволила не ходить в школу еще целую неделю. Зато у него был целый книжный шкаф, в котором до прихода родителей можно было брать все, что угодно. Сашка очень любил читать. Он дожидался ухода родителей, хватал книгу и усаживался за стол. Потом с книгой шел на кухню — перекусить. Потом с книгой — в туалет. Потом с книгой — к телефону, чтобы спросить у Васьки, что там задавали сегодня. Он делал все письменные задания, чтобы в школе, когда выздоровеет, не отставать от одноклассников.

Сегодня он раскопал в шкафу книжку о приключениях Карика и Вали. Там брат с сестрой выпили микстуру — кстати, надо выпить микстуру от кашля — и стали маленькими. То есть, они и были еще не большие, а стали — как муравьи почти. И улетели к пруду на стрекозе. А профессор пошел их искать и спасать. А в пруду был паук…

Сашка пауков не любил и побаивался их. Когда он был совсем маленький, ну, когда жили еще на старой квартире, на Репина, ему перед каждым сном виделся огромный, побольше мяча, наверное, черный паук, спрыгивающий со шкафа прямо на грудь. Страшно было. Он потому и заснуть не мог долго. Теперь-то он так не боится, но все равно пауков не любит. И если в ванной утром появляется опять откуда-то черный восьминогий паучище, то Сашка сначала его смывает, а потом только начинает умываться.

А вот темной комнаты он все равно побаивается. Нет, не боится так, что не войти. Но серьезно побаивается. Сначала он долго готовится, а потом быстро вбегает в нее и тут же шлепает ладонью по выключателю, чтобы включить свет. Один раз он так вбежал, как раз вечером, но родители еще не пришли, а книгу уже надо было ставить на место, потому что эту книгу было «еще рано читать», как сказал папа. Сашка все равно прочитал. Там про любовь. Но это же скучно! Лучше бы он почитал про Чингачгука.