Зеркалами отражен,

сам собою окружен.

Разве женщины пьют кофе?

Он не знает — в фас и в профиль

сам себя лишь видит он.

Или в роли ремонтника с паяльником в руке выступает заместитель директора по экономической части Бртань. У Мишо Баника мастерская рука — ему удается схватить характерный профиль заместителя. И вот уже выпускается «молния» с этим рисунком и стишками под ним:

Однажды черной-черной ночью

зам сделался чернорабочим.

«Окна РОСТА» Маяковского в сравнении с этим — детская забава, ухмыляется Рене.

Утром 20 декабря проносится по цеху радостная весть: пусть до выполнения годового плана еще далеко — на сегодняшний день достигнут необходимый уровень: ликвидирован дефицит. Мастера конвейеров приняли обет — не бриться, пока не снят дефицит. Мастер Мостар, на чьем конвейере он уже покрыт, получает право побриться первым. И тут же выходит «молния» со множеством портретов бородачей, а среди них один бритый. И текст:

С Мостаром беда —

пропала борода.

Кто бороду найдет,

пусть сразу и вернет.

Нулевой дефицит необходимо удержать до конца года. И конечно, до конца года Рене должен на заводе присутствовать! Он уезжает в Жилину лишь на два дня, В сочельник собирался приехать отец из Праги. Но, так и не дождавшись его, Рене с матерью съедают рождественский ужин вдвоем. А на другой день наш герой снова в Нижней.

И вот 30 декабря — день, когда завод должен выполнить годовой план, выпустив последний из 110 000 приемников. Рене это знает. Останется еще время на небольшое торжество прямо на производстве, а потом состоится ужин в заводской столовой, куда на автобусах из окрестных деревень свезут и рабочих утренней смены, окончившейся в два часа дня. Если, конечно, ничего не случится.

Но, конечно, что-то случается. После полудня выясняется, что конвейеры стоят и людей на них нет. Рене встречает начальника смены Муху в слезах — когда же Рене узрел впервые эту его светло-желтую шевелюру? Ах да, в первый же день, в проходной!

— Что случилось, товарищ Муха?

— А, ерунда. Упросили меня мастера́ и рабочие. Когда стало ясно, что вторая смена план выполнит — первая-то была после ночной, да работала уже в счет субботы, — я взял и отпустил всех после полудня домой.

— А почему же вы плачете?

— Со дня смерти отца в сорок четвертом не плакал, а теперь вот разнюнился. Так в душу плюнули — сил нету выдержать. Когда нужно было убеждать людей работать, для этого мы годились. И не подвели ни разу. А вот пойти человеку навстречу — как бы не так! Ну разве мне не обидно, что эта слава достанется не моей смене?

И Муха, продолжая хлюпать носом, удаляется — Рене даже в сомнении, придет ли он вечером на торжество. В два часа заступает к конвейерам вторая смена, и начальник смены Петрашко знай посмеивается:

— Говорят, Муха плакал как ребенок! Сам виноват. Никого не спросясь, остановил конвейеры. А если б у нас после обеда цепь порвалась? Месяц из кожи лезли вон, а в последний день план бы да и угробили!

Но все разыгрывается как по нотам: несмотря на более ранний уход первой смены, около шести наступает торжественная минута. По конвейеру движется, приближаясь к выходному контролю, увенчанный цветами стодесятитысячный телевизор марки «Кривань». Рене летит туда — теперь он уж не упустит момента, как в прошлом году с последним «Манесом». По пути встречает директора Поспишила, бегущего в обратном направлении.

— Куда это вы так поспешили? — шутит удивленный Рене.

Директор улавливает шутку, улыбается:

— Спешу позвонить Ржадеку. Обещал. Он сидит в министерстве и ждет этой минуты.

И директор Поспишил бежит дальше.

Он успевает воротиться, когда собравшийся народ кричит «ура!» и стодесятитысячный телевизор достигает цели.

На месте телевизора, на опустевшем поддоне конвейера К, стоит теперь директор Поспишил и держит речь:

— Товарищи рабочие и работницы, нет слов, которыми я мог бы выразить свою благодарность. Радостную весть я только что сообщил товарищу министру. И я слышал, как он даже ахнул от восторга. Товарищ министр в свою очередь поздравляет всех работников завода и желает им…

Рене стоит среди собравшихся, обнимает за плечи Еву, вдыхает ее аромат, но это не запах ацетона, размышляет он, это аромат девушки, пахнущей ацетоном.

Вместе с Евой и остальными работниками он проходит по двору к заводской столовой. Звуки декабрьского вечера перекрывает грохот винной бочки — начальник производства только что привез ее из командировки. А кто же катит ее по дорожке? Начальник отдела кадров и доктор Сикора. Автобусы уже подвозят людей с утренней смены. И Муха здесь! Да, сегодня придется поварам попотеть! А впрочем, они не одни, у них есть подмога. В длинном окошке стены, отделяющей столовую от кухни, Рене отлично видит, как под вдохновенным руководством всех женщин из отдела кадров со сковородок слетают один за другим шницели. А кто ж это сейчас перевернул на сковороде самый большой? Да кто же еще, как не товарищ Пандулова!

В заводской столовой Рене и Ева садятся рядом, прослушивают выступления, съедают по шницелю, на столе объявляется и бутылка вина из прикомандированной бочки.

— Угощайтесь, — раздается знакомый голос.

И тут только Рене замечает, что напротив сидят его старые знакомые, сидят так же по-дружески, как и в прошлом году в кабачке «У малых францисканцев»: Станислав Навратил и Антон Трнкочи. Он улыбается, им, и они, словно сговорившись, одновременно затягивают:

— Не боимся мы работы, дружно станем за станки…

Рене с Евой тоже подхватывают и, допев до конца, затягивают, разумеется, все сначала.

— …С песней радостной и бодрой не боимся мы работы…

Вдруг кто-то сзади хлюпает Рене по плечу — Тршиска! Шепчет на ухо:

— Надеюсь, соображаешь, Иван, что самую большую премию оторвут директор, и министр?

— И министр? — изумляется Рене.

— Ну ясное дело, министр тоже, мы небось прежде всего на него трубили, Иван, а ты-то как думаешь?

Рене смеется, и Тршиска, тоже смеясь, убегает к своему столу, чтобы не заняли места. Прав ли Тршиска? А если и прав, думает Рене, что из того? Разве не понесли бы министр с директором самого строгого наказания, если бы, скажем, план не был выполнен? Да и потом, вмешательство министра в июле месяце все же было решающим. И разве директор Поспишил не выбивался из сил? Забот уйма — а он еще и составителя хроники не забыл привлечь к работе. Пусть Ван Стипхоут и не написал хроники, но директор Поспишил не просчитался — хроника у него будет! Рене знает, что, хоть эту хронику напишет он вместо Ван Стипхоута, не пригласи директор Поспишил для ее написания именно Ван Стипхоута, ей бы не доставало самого главного.

А когда все кончается и Рене, простившись с Евой, бредет к себе в общежитие, на пути ему попадается бывший самоубийца Петер Врба.

— А не тяпнуть ли нам с тобой по такому случаю? — спрашивает Рене.

— Не вводи меня в грех, — смеется Петер Врба. — Ты же знаешь, что я не пью.

— Отметим иначе, — говорит Рене. — Но ты мне должен помочь.

Они вместе идут в комнату Рене и берут со стола большую картину с изображением дома, что стоит посреди буйной растительности на обочине пуантилистической дороги под аляповатой неоновой вывеской CAFÉ.

Друзья переносят картину в женское общежитие, объяснив комендантше Гаргулаковой, что это подарок бывшего производственного психолога, и с ее помощью устанавливают картину на почетном месте в Красном уголке.