Она смотрела на меня, не отрываясь глазами полными преданности и любви. И я видел эту безудержную, ту сумасшедшую нашу в ее женских глазах любовь. В полной темноте ночи, но я видел те ее красивые влюбленные в меня в русского моряка глаза. Этот взгляд, так и остался в моей памяти навсегда.
- Прости, любовь моя - произнес я ей. Но, я должен сделать, то, что должен сделать. Прости.
И встал с нее лежащей на палубе, подымая, ее на своих руках. И унося, вниз как тогда, только в ее девичью каюту.
Джейн сейчас молчала. Она все поняла. Поняла, что я не отступлюсь от намеченного. Она, только смотрела на меня, по-прежнему, не отрывая влюбленных заплаканных своих девичьих американки черных как у цыганки глаз.
- Ничего, миленькая, со мной не случиться - я успокаивал ее - Ничего, только не переживай за меня. Я вернусь. Обязательно вернусь, любимая. Только сделаю это дело. И вернусь. И тогда мы сразу же уплывем отсюда.
Джейн отпустила меня. Спокойно уже и не бежала за мной. Она, просто, молча, проводил меня своими черными, как эта звездная под Луной ночь глазами. Лишь, сказала, когда я перешагнул обратно порог ее с выломанными из красного дерева дверями девичьей каюты - Возвращайся скорей, любимый.
***
Когда я нырнул, было уже три часа ночи. И я не смотрел больше на подводные часы на своей левой руке. Да, и их было совсем, плохо видно, даже с фонариком в полнейшей темноте на дне этого погибельного обширного плато.
Я считал так, погибну, значит, так тому и быть. А, если суждено выжить, выживу. Главное сделать свое дело. То, что обещал моей Джейн.
Я плыл над песчаным дном второго нижнего плато. Оставив мою ненаглядную. И, теперь уже беременную любовницу Джейн на яхте. В полной ночной темноте, освещая свой маршрут впереди себя подводным фонариком. Видимость была, вообще никакая. Но, я на удивление шел верным путем и над самым дном. Как не могу и сейчас объяснить, но был уверен тогда, что маршрут был правильным.
Ночью заметно упала температура воды в океане, и стало прохладно. Это чувствовалось, даже через плотно прилегающий к голому телу гидрокостюм акваланга.
Я, попав в сильное от острова подводное, снова течение, плыл лишь, слегка работая ластами в направление к хвосту разбившегося самолета.
Сразу скажу, было жутко. Один и в той полной подводной темноте. Я смотрел во все глаза по сторонам через маску акваланга. И слегка, хоть иногда касался дна руками.
Давление опять росло, из-за повышения медленного глубины. И впереди видимость была в свете фонарика не более трех метров.
Одним словом, я мало чего вокруг видел и плыл машинально по пройденному неоднократно еще с Дэниелом маршруту. И по памяти.
Неожиданно я увидел тот велосипед вверх колесами, торчащий из горгонариевых кораллов и сумки с чемоданами. Набитыми до отказа шмутками погибших облепленными и обросшими водорослями, прямо торчащими из белого песка.
Вскоре показались камни и торчащие над дном заросшие кораллами и водорослями скалы. Дно постепенно становилось скалистым.
Вокруг не было ни души. Ни одной рыбешки, вообще никого. И это усиливало страх. Я здесь был один на один с ночным океаном на глубине в стопятьдесят метров.
Заметно упала температура воды. Возможно, из-за подводного течения здесь на этой глубине. Становилось в гидрокостюме холодновато, хотя прорезиненный костюм покойного Дэниела был из довольно толстой ткани, толще, чем тот мой в котором я сюда плавал. Но, все, же температура. И ее падение чувствовалось. И надо было как можно быстрее все сделать.
Я привязал себе длинную разматывающуюся из крепкого и прочного нейлона плетеную тонкую веревку. На большой крутящейся бабине, которую, нашел в нашем носовом техническом водолазном трюме Арабеллы. Я привязал ее к якорной цепи левого якоря яхты. Я точно не знал, какой она вообще длины, но надеялся, что ее все, же мне хватит, по крайней мере, до хвоста погибшего Боинга.
Бабина крутилась на поясе и мешала передвижению. Но, была необходима.
Я боялся, что в полной такой вот ночной подводной темноте, вообще не найду дорогу к дому. Я рассчитывал, вообще, если веревки этой хватит, то привяжу ее к самому самолету. К обломкам. И таким образом, мне не понадобиться даже фонарик. Я буду, просто плыть назад, против течения, с каждым черным ящиком держась за этот шнур.
Течение имеет свойство, сносить в какую-нибудь сторону. И ночью это было чревато трагическими последствиями, под водой. И на такой глубине.
Жаль не нашлось в трюме карабина. А то, можно было бы вообще, пристегнуться. И тогда, руками держаться не пришлось за эту прочную из нейлона плетеную веревку. Просто, смело грести ластами по ее направлению в темноте до самой нашей яхты. До якоря в песке и якорной цепи. А там, и плетенный мелкоячеистой сетью кошель. Жаль, что не было ни одного карабина.
***
Я все же добрался до этого лежащего на дне подводного плато самолетного хвоста. Помню, как высветил фонариком вертикальную хвостовую лопасть с цифрами 747. Я был на месте. И надо было проверить положение черных ящиков оставленных мною лично здесь под одной из лежащих рулевых лопастей среди ветвей горгонариевых кораллов.
Место было то, что надо и в аккурат, куда их можно было пристроить на время.
Здесь они так и лежали, как я их до трагедии с Дэниелом положил.
Никто их не нашел. Вероятно, те, кто гнался за мной, их даже не искали. Они подумали, что они ушли на дно пропасти вместе с кабиной пилотов, вместе с их золотом. Если они не видели, как я их сюда таскал, конечно.
Ящики были на месте. Я посветил фонариком и осмотрел их. Все было в том же состоянии, как и тогда как их сюда пристроил.
Я взял оба. Было неловко их тащить. Они были большими. И весили. И я привязал их к свинцовому поясному противовесу от акваланга, взятому в нашем техническом трюме. Связав сначала веревкой отрезанной от бабины, подводным ножом.
В этот раз я взял с собой нож. Большой длинный подводный нож. Именно сейчас. И в этот раз я взял его, и он мне пригодился.
Я обмотал ящики той веревкой и поясом, чтобы волочить по песку. Но, перед этим привязал нейлоновую длинную с раскручивающейся бабины веревку. И, сняв с себя саму бабину, привязал то, что оставалось к хвосту самолета. Прямо к рулевой лопасти, лежащей на камнях под которыми были аварийные эти черные ящики.
Веревки хватило. И, даже с лихвой. Было, наверное, на этой бабине более километра метров. Веревка была тонкая, но очень прочная. И могла быть разрезана, только ножом или еще, чем-нибудь острым. Но, порвать ее было делом нелегким. Это был у Дэниела целый запас, видимо на черный день или для ремонта оснастки яхты. Такая же была веревка и на той малой лебедке, с той сетью лежащей на дне второго плато под Арабеллой.
Интересно, какой она могла выдержать вес при натяжении? Но, так или иначе, эта веревка была моим единственным спасением в этой полной
ночной темноте, даже с фонариком.
Время оставалось только на возвращение. И я отправился в обратное ночное подводное плавание. Борясь с течением и таща эти чертовы ящики волоком за собой.
Я тащил аварийные самописцы борта 556, буквально по песку волоком на том свинцовом поясе. Течение постоянно тащило меня в сторону. И этот обратный мой путь был просто кошмаром. Если бы не эта веревка мне бы ни за что бы, не добраться было бы до нашей с Джейн яхты. Я усиленно работал ластами и дышал тяжело. И устало останавливаясь на время, стравливая отработанную смесь с фильтров акваланга.
Я посветил на подводные на моей левой руке часы. По времени моей живительной смеси, почти уже не оставалось. И это подгоняло меня. На часах было почти четыре часа ночи.
Я уже прошел половину маршрута, это было понятно по белому чистому песку подо мной. Одному голому песку и ничего более. И вдруг, акула!
Нянька лежала, прямо на моей дороге. И прямо, на веревке, прижимая ее ко дну своим тяжелым серым рыбьим телом. Эта акула, просто спала. Это было видно по ее манере поведения. Она лежала на одном месте. И только слегка работала своей лопастью хвостового плавника. Поддерживая себя в течении на плаву и дыша жабрами. Она действительно, спала. И не реагировала на меня никак. Даже на яркий свет фонарика. Но, я и не настаивал. Мне просто, пришлось аккуратно обходить ее, лавируя в течении с этими чертовыми тяжелыми ящиками. Благо, они не сдвигались сами с места, и течение их не могло утащить. И я их, протащив полукругом вокруг спящей акулы, осторожно снова вцепился в веревку руками. Сжав с силой какая, только есть свои мужские пальцы. И продолжил свой тяжелый маршрут.