Раньше он не встречался с новой верховной жрицей Механикум. Тримейя напоминала худое как палка приведение, закутанное в красные марсианские одеяния, кроме одежд можно было увидеть только скелетные серебряные пальцы из рукавов мантии и безликую лицевую панель в тенях капюшона. Она говорила через вокс-решётки трёх сервочерепов, кружащих вокруг неё на ограничительных кабелях в полосах предупреждающих цветов. Три голоса заговорили в унисон, все искусственно женские:

– Генерал-фабрикатор ждёт сообщения от хранителей Великой Работы.

– Мы принесли сообщение, – ответил Диоклетиан и указал на шлем Пожирателей Миров на центральном столе. – И доказательства.

– Аднектор-примус больше не присылает отчёты генерал-фабрикатору, – настаивала Тримейя. – Загрей Кейн, да будет он благословлён, считает, что наш представитель в Великой Работе встретил конец на службе Омниссии.

– Кейн считает правильно, – ответил Диоклетиан. – Войска Механикум в паутине теперь подчиняются своим дивизионным смотрителям. Аднектор-примус Мендель погиб несколько дней назад на перекрёстке туннелей.

– Неприятно, – произнесли три сервочерепа Тримейи.

– Трибун Эндимион возглавил контратаку, чтобы помочь выжившим. Он вернул тело Менделя.

– Бесполезно, – быстро ответила техножрица. – Его смертные останки не представляют для Механикум ценности. Самое большее его органический материал подвергнут переработке для питательного раствора сервиторов.

Диоклетиан показал зубы, сопротивляясь желанию обругать марсианскую ведьму. Хорошие люди пали в той контратаке.

Дорн, воин-король среди легионов космических десантников, не стал облачаться в броню. В тусклой мантии он выглядел аскетичным и строгим, излучая ореол нетерпения. У него были свои битвы для планирования и сражений. У него были свои раны для зализывания. Холодные глаза сурового патриция Имперских Кулаков оставались непреклонными, и он ни на секунду не сводил взгляда с кустодия и Сестры.

– Полный отчёт, – велел он.

Приказ разозлил Диоклетиана и он заметил, что Керия немного изменила позу. Сестра стояла, скрестив руки на нагруднике, и слегка пошевелила пальцем. Кончик пальца остановился на молнии, выгравированной на пластине бицепса.

– Вы думаете, что я не вижу ваших закодированных предупреждений, Рыцарь Забвения? – спросил её Дорн.

Керия никак не показала, что собиралась возразить. За неё ответил Диоклетиан. – Она просто предупредила меня не показывать раздражение вашей бесцеремонностью, лорд Дорн. Только один человек может отдавать мне приказы. Вы называете этого человека “Отцом”.

Примарх, не мигая, смотрел на них обоих, затем резко кивнул. – Тысяча дел обременяет мои думы. Ваше замечание услышано. Пожалуйста, продолжайте.

– Мало что можно сказать, – признался Диоклетиан. – На туннели обрушились новые волны атакующих и нанесли нам существенные потери. Вся территория, которую мы оспаривали в пределах Глупости Магнуса, кишит эфирными захватчиками и нас оттесняют к стенам Невозможного города. Нам будет гораздо легче оборонять Каластар, чем удерживать внешние туннели. На данный момент связь между паутиной и Имперской Темницей остаётся стабильной: проложенные Механикум маршруты сквозь катакомбы города находятся в оболочке под защитой Императора и очищены от эфирной активности.

– Как долго? – спросил Дорн.

Диоклетиан напрягся. Он указал на шлем на столе, понимая, что трофей лучше любых слов. – Вы знаете, что это предвещает. Легионы предателей получили доступ в паутину. За ними видели силуэты титанов. На нас уже и так сильно давили, но теперь количество врагов возросло. Мы теряем туннели в Глупости Магнуса быстрее, чем когда-либо прежде. Мы потеряли контроль над широкой сетью и нас слишком мало для наступления. На данный момент катакомбы Невозможного города безопасны. Мы будем удерживать перестроенные стены Каластара столько, сколько потребуется.

Молчавший до сих пор Малкадор опустил голову в капюшоне. – Где трибун Эндимион?

“Вы знаете, – подумал Диоклетиан. – Вы знаете, что Кадай и Ясарик погибли. Вы знаете, что Ра – последний трибун. Ах, поймать бы одного из ваших шпионов, хитрое вы существо”. – Ра занят в битве, – ответил кустодий. – Я представляю его здесь.

Во время крайне непродолжительного пересказа Диоклетиана Дорн подошёл к широким окнам, наблюдая за большими металлическими сферами, проплывавшими мимо по эллиптическим траекториям. Дневной свет померк из-за прохождения одной из орбитальных платформ Терры, оставив лицо примарха в тени. Лицо было каменным, не передавая ни намёка на эмоции.

Вальдор ничего не сказал. Тримейя также молчала. Даже сервочерепа прекратились кружиться, теперь покачиваясь в воздухе над её плечами и уставившись на Диоклетиана глазницами, заполненными блоками игл сенсориума. Сигиллит ещё сильнее облокотился на посох, не предпринимая попытки восстановить контроль над командным брифингом после признания Диоклетиана.

Дорн отвернулся от окна. Диоклетиан ненавидел внезапную эмоцию, появившуюся на лице примарха и блеснувшую в глазах.

– Если вам нужны воины, – начал он, – тогда мой легион…

– Нет, – произнёс Диоклетиан одновременно с тем, как Керия сделала краткий жест. Невозможно.

– Нет? – Дорн, как всегда, оставался спокойным.

– Воля Императора состоит в том, чтобы Имперские Кулаки оставались за пределами Темницы.

– Это было волей моего отца, когда в Его распоряжении находились Десять Тысяч и Сестринство в полной силе, – возразил Дорн. – Теперь, когда у Него не хватает солдат и толпы предателей вторглись в паутину, как Его приказ может оставаться неизменным?

– Сколько Кулаков осталось на Терре? – возразил в ответ Диоклетиан. – Четыре роты? Пять?

– Несколько рот размещены на случай восстания на завоёванных территориях.

– А остальной легион, Рогал?

– Рассредоточен по трём сегментумам, большая часть дислоцирована в защитных сферах Солнечной системы. Несмотря на это я предлагаю всё, что могу.

– А точнее почти ничего.

– Именно так.

– Воля Императора состоит в том, – повторил Диоклетиан, – чтобы Имперские Кулаки оставались за пределами Темницы.

– Скажите мне почему.

– Я могу только предполагать, – сказал Диоклетиан. Он посмотрел на выключенный трофейный шлем.

– Вы полагаете, что мои люди не заслуживают доверия? – ответил Дорн, сохраняя полное спокойствие. – Что они переметнутся на другую сторону, как переметнулись псы Ангрона?

– Доверие, – подчёркнуто произнёс Диоклетиан. – Я не разбрасываюсь своим доверием этими ночами, Рогал Дорн. Если бы воины легионов оказались достойны доверия, то галактика не была бы в огне и расколотой пополам амбициями примархов. Я не стану спорить с вами, Преторианец. Я просто доставляю волю Императора на поверхность.

Дорн опёрся кулаками на стол и выдохнул сквозь сжатые зубы. Хотя все знали его как человека великого самообладания, неприязнь к тайнам Диоклетиана и Десяти Тысяч пронизывала примарха до глубины души. Дыхание Малкадора было слабее и медленнее, но каким-то образом напряжённее. Только Тримейя не показывала эмоций, её безликое лицо было не способно на это. Её капюшон слегка опустился. Что-то щёлкнуло за лицевой панелью. Три сервочерепа закружились вокруг неё по обратной орбите:

– Что с Омниссией? – спросили три сервочерепа в гармоничной монотонности.

– Никаких изменений. Он остаётся на троне и неподвижен, безразличен к любым раздражителям. Он не говорил с тех пор, как занял Золотой Трон. Силам, с которыми Он сражается из-за невежества Магнуса, нет числа. Мы знаем не больше, чем уже знали.

– Если Он не говорит, – спокойно произнёс Дорн, – как Он запросил больше воинов?

– За Императора говорят Десять Тысяч, – сразу ответил Диоклетиан.

– Нам нужно больше информации, – произнесли кружащие сервочерепа Тримейи. – Больше количественных данных о воле Омниссии. Говорите. Формулируйте. Объясните.

– За Императора говорят Десять Тысяч. Наши слова равносильны словам нашего повелителя. Так было всегда.