— Знаете что? Не называйте меня превосходительством. Для вас я Дмитрий Петрович. Да и мне разрешите называть вас по имени-отчеству. И давайте учредим охотничье общество из двух членов. Вы да я. Когда будет свободное время, я буду за вами заезжать и мы будем ездить в горы. Идет?

— Идет, — улыбнулась Наташа.

— А Любимчика и ружье я прошу вас оставить у себя, чтобы не таскать их каждый раз из штаб-квартиры. Прошу ими и без меня пользоваться, когда вам захочется прокатиться.

— Спасибо, Дмитрий Петрович, только ведь нам, сестрам, не разрешается верховая езда.

— Ну об этом не беспокойтесь. Я скажу вашему уполномоченному, чтобы он вам не препятствовал.

На следующий день Наташа снова дежурила по палате. Обойдя всех раненых, которые ее ласково приветствовали, она подошла к койке Карягина.

— Позвольте, я вам поставлю градусник.

— Здравствуйте, сестра. Градусника не надо. Я и без него чувствую, что температура у меня нормальная.

— Это все равно. По госпитальным правилам я обязана померить вашу температуру.

— Ну как хотите. Ставьте, если угодно. Только, пожалуйста, посидите около меня немножко.

— Извините, но я не имею времени.

— Полно сестра. Если захотите, то время найдете. Или я вам так противен? Ну позвольте, в знак внимания, поцеловать вашу ручку. — И он, схватив ее за руку, притянул к себе. С силой вырвав руку, красная от негодования, Наташа отступила.

— Я принуждена просить начальство защитить меня от ваших оскорбительных шуток, — проговорила она дрожащим голосом..

— Да постойте, сестра, я...

Но Наташа уже выбежала из палаты.

— Антон Петрович, — говорила она взволнованным голосом старшему врачу. — Антон Петрович, я убедительно вас прошу или переведите меня в другую палату, или возьмите из нее ротмистра Карягина. Я не могу работать в его присутствии.

— Да в чем дело? Что случилось?

— Он просто не умеет себя вести. Я ни за что не вернусь в палату, пока он там.

— Ох уж эти мне девичьи капризы, — нахмурился старший врач. Но, вспомнив о расположении к Наташе начальника дивизии, обещал перевести Карягина в другую палату.

«Странная девочка, — между тем думал Карягин. — До сих пор, бывало, только чуть-чуть поманишь и любая сестра на шею тебе готова броситься, а эта... Да ну ее. Вот еще привязалась. Подумаешь. Невидаль». Но как он ни гнал от себя образ Наташи, тот стоял перед ним, гневный и очаровательный.

«И как к ней идет гнев, — продолжал думать он. — Прямо богиня да и только».

Размышления Карягина были прерваны появлением двух санитаров.

— Вам что надо? — обратился он к ним.

— Так что приказано перенести ваше высокоблагородие в третью палату.

— Это еще зачем? Кто приказал?

— Так что господин старший врач изволили приказать.

— Идите вы к черту с вашим старшим врачом. Я не желаю переходить из этой палаты. Так ему и передайте.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Санитары исчезли.

Однако не прошло и получаса, как сопровождаемый теми же санитарами в палату вошел старший врач. Он направился прямо к койке Карягина.

— Я вас прошу, господин ротмистр, не нарушать порядка во вверенном мне госпитале и не препятствовать персоналу выполнять их обязанностей.

— Да я в ваши порядки и не вмешиваюсь, но вовсе не желаю, чтобы ради удовлетворения вашего каприза меня таскали бы из палаты в палату.

— При чем тут каприз? Перевести вас в другую палату меня заставляет вовсе не каприз, а собственное ваше поведение. Хотя я и не обязан давать вам отчет о моих распоряжениях, сообщу вам, что распорядился я вашим переводом потому, что вы обидели сестру этой палаты, госпожу Воробьеву. По ее просьбе вы и переводитесь.

—Помилуйте! Каприз какой-то девчонки, которой бог знает, что померещилось...

— Извините, ротмистр, госпожа Воробьева не какая-то девчонка, а сестра милосердия вверенного мне госпиталя. Я вас покорнейше прошу говорить о ней не иначе, как в надлежаще-почтительной форме.

— Скажите пожалуйста, — процедил сквозь зубы Карягин.

— Итак, господин ротмистр, согласны ли вы исполнить мое категорическое требование и оставить эту палату?

— А если я не соглашусь?

— Тогда, извините. Я приму против вас решительные меры.

— Например? — презрительно улыбнулся Карягин.

— Простите, я считаю наш разговор оконченным и жду лишь вашего ответа.

— Хорошо. Пусть несут. Но я вас предупреждаю, что это в последний раз, когда я позволяю с собой подобные шутки.

Старший врач ничего не ответил, а санитары подняли кровать и вынесли ее из палаты.

Дни тянулись за днями, ничем не нарушая монотонной жизни госпиталя. На фронте царило затишье, и раненых подвозили редко. Частенько, с разрешения уполномоченного, Наташе седлали Любимчика, и она отправлялась в горы. Иногда приезжал Дмитрий Петрович, и тогда они вдвоем отправлялись на охоту на целый день. Старик искренно привязался к молодой девушке. Он оценил ее цельный, прямой характер, ее серьезное отношение к жизни, а ее неподдельная радость при его приездах доставляли ему неизъяснимое удовольствие.

Прошло около двух месяцев. Карягин выписался из госпиталя и уехал в свой полк. Уязвленное ли самолюбие, или какая-либо другая причина, но он не мог отделаться от воспоминаний о Наташе. Еще в госпитале, когда его нога поправилась настолько, что он мог выходить, он всячески старался с ней встретиться. Но она так искусно избегала его, что встреча так и не состоялась.

Однажды эскадрон, которым он командовал, был переброшен именно в ту местность, где находился госпи-

таль. С верхушки горы, где он расположился, в ясную погоду можно было разглядеть госпитальные палатки и бараки. Служба, порученная эскадрону, заключалась в объездах всего близлежащего района прифронтовой полосы. Дело было скучное и не интересное. Карягина утомляло это, в сущности, бездействие. Кроме того, близость госпиталя и Наташи раздражали его. Он злился, гнал от себя образ ее, но все было напрасно. Стоило ему остаться праздным, как он начинал думать о ней, снова и снова переживая те немногие встречи, которые выпали на его долю во время лежания в госпитале.

Однажды в своем захолустье он получил большую посылку из России. В тот же вечер у него в землянке собрались все офицеры эскадрона — на рюмку коньяка. Была откупорена уже не первая бутылка, когда вдруг затрещал полевой телефон. Карягин снял трубку.

— В чем дело? Кто говорит?

— Наблюдательный пост № 3. Дозвольте доложить. Так что сестра едут.

Надо сказать, что со своей верхушки Карягин не раз видел маленькую всадницу. В своей цейсовский бинокль он хорошо видел ее. Еще не зная, зачем ему это надо, но он приказал своим наблюдательным постам докладывать ему каждый раз, как заметят прогуливающуюся верхом сестру.

— Вот это мило, — обрадовались захмелевшие офицеры. — Провести вечерок за рюмкой коньяка, да еще в дамском обществе. Однако мы и не подозревали, что к тебе сестры ездят. И когда только ты успеваешь с ними знакомиться? Даже зависть берет. Право.

— Вахмистр! — высунувшись в дверь, крикнул Карягин.

Усатый унтер-офицер мгновенно вырос перед ним.

— Садись на коня и поезжай по дороге к госпиталю. Там ты встретишь сестру милосердия верхом на коне и в мужской одежде. Пригласи и проводи ее ко мне. Понял?

— Так точно, ваше высокоблагородие. Только, как прикажете, ежели оне не пожелают.

— Дурак. Коли не пожелают, арестуй и доставь сюда.

— Слушаю, ваше высокоблагородие.

Ничего не подозревавшая Наташа беспечно ехала на своем Любимчике. Этой дорогой она уже не раз ездила. Случалось, что она встречала солдат, но ни один их них ни разу не позволил себе ни малейшей грубости. Наоборот, при встрече с ней, дабродушные широкие лица обычно расплывались в улыбку и они дружелюбно здоровались с ней.

— Что мой Любимчик? Устала, лошадка? — разговаривала она с конем. — Ничего, ничего, ленивец. Скоро домой поедем. Видишь, как здесь хорошо.