— Внимание, — шепотом передал по цепи Глеб. — Сползайте ко мне! Не шуметь! Без команды не стрелять!

Среди черневшего на снегу кустарника зашевелились темные фигуры. Это моряки ползком стягивались к своему командиру.

Всадники приближались. Они медленно ехали вдоль линии цепи, не подозревая опасности. Фыркали лошади, иногда раздавалось бряцание оружия, но вот стали доноситься и голоса.

— А что, товарищ, не повернуть ли? Зря нас командир погнал. Ну кто в такую погоду наступать пойдет? Ведь этакая вьюга, прости господи.

— Нет, товарищ, нельзя так. Боевой приказ. Оно, конечно. Зря все это. Ни лысого черта в степи теперь не встретишь. Ну да уж ладно. Вон до тех кустов доедем и повернем. Так уж, для спокойствия.

Всадники свернули к тем кустам, под которыми лежали моряки.

— Приготовиться! — наводя винтовку на первого всадника, прошептал Глеб.

Наступила томительная тишина.

Вдруг, почти у самых ног лошадей, раздалась громкая команда Глеба: «Взвод — пли!» Грянул залп, и несколько всадников мешками свалились со вздыбившихся лошадей. Красный разъезд остановился, но в следующую секунду, забыв о строе, кто как попало, всадники понеслись к станице. Щелкнуло еще два-три выстрела, но Глеб остановил стрельбу.

— Кто стрелял? Зачем стрелял? — послышался тревожный голос батальонного.

— Разъезд наскочил, — отвечал Глеб, — нельзя было не стрелять.

— Коли так, идемте вперед. Цепи встать! Цепи вперед!

Белая стена ожила. Темные фигуры, словно из-под

земли выросших добровольцев, бесшумно двинулись вперед.

В уютной комнате дома станичного священника было жарко натоплено. За столом, уставленным бутылками и остатками трапезы, сидели два молодых человека. Один брюнет, явно выраженного еврейского типа, другой — блондин с голубыми глазами и небольшой русой бородкой.

— Мне кажется, что вы сегодня непозволительно беспечны, — говорил еврей. — Весь наш отряд спит по квартирам, и никто не сторожит. А что если именно эту ночь выберут корниловцы для атаки?

— Полно, товарищ комиссар, вы совершенно напрасно тревожитесь. В такую погоду, после тридцатипятиверстного перехода переправляться вброд через ледяной поток и атаковать свежего противника — полнее безумие. Никогда Корнилов на это не рискнет. Впрочем, на всякий случай, я послал два конных разъезда.

— Послали, — саркастически улыбнулся комиссар. — Я вам ручаюсь, что оба ваши разъезда давно спят по квартирам.

— Не думаю. Не таких я назначил начальников разъездов.

— А вы кого же назначили?

— Помните Федченко? Глуп, как пробка, но исполнителен до противности. Этот сдохнет, а приказание выполнит. С ним разъезд не заснет. Другим разъездом Кошкин командует. Это трус, каких мало. У него при приближении белых прямо кровь в жилах стынет. Этот все равно до зари спать не будет. Слышал я, что он несметное количество буржуев прирезал. Верно, возмездия боится. Нет, с такими людьми можно быть спокойным. А вам я советую не расстраиваться и ложиться спать. Утро вечера мудренее. Проснетесь, взойдет солнышко, и ваши сомнения, как дым, разлетятся. Давай- те-ка лучше, для крепости сна, выпьем еще по единой.

Опрокинув по несколько стаканов «Донского», приятели разоблачились и растянулись. Один на широкой кровати, а другой на диване. Свет потушили. Вскоре густой храп известил комиссара, что начальник отряда заснул. Но бежал сон от глаз еврея. Близкое соседство Корнилова и его неизменные боевые успехи тревожили робкую душу сына Израиля. Он вслушивался в ночную тишину, но она не нарушалась

ни единым звуком. Только старые стенные часы, с рисунками на циферблате, мерно отбивали свое тик-так, да сочно храпел командир. Вдруг вдали послышался звук как бы раздираемого полотна. Для неопытного у- ха звук этот показался бы загадочным, но комиссару он был хорошо знаком. Как ужаленный, вскочил он с кровати.

— Товарищ командир! Товарищ! — тормошил он спящего. — Стрельба!.. Корнилов наступает! Ах, да проснитесь же вы, ради бога!..

— Что такое? В чем дело? — садясь на диван, наконец отозвался тот.

— Залп! Я сейчас слышал залп!

— Только-то? Один залп и больше ничего?

— Да что вам пушечной канонады надо! — волновался комиссар.

—Да нет. Я вас спрашиваю: залп был один или несколько? Ружейную трескотню после залпа вы не слышали? Впрочем, погодите. Если что-нибудь серьезное, то перестрелка и сейчас должна быть слышна.

Оба замолчали и стали прислушиваться, но тишина ночи не прерывалась ничем.

— Так в чем же, по вашему, дело? Почему этот залп? — волновался еврей.

— Попросту трусу Кошкину что-нибудь померещилось, он и дал залп, чтобы себя успокоить.

Прождав еще минут десять и ничего подозрительного не слыша, приятели успокоились и снова разлеглись на своих постелях.

Между тем, наткнувшись на моряков, разъезд стремглав летел в станицу. Кошкин и его помощник были убиты, и разъездом никто не руководил.

Влетев в станицу, разъезд свернул в одну из боковых улиц и понесся к месту квартирования.

— Товарищи! Корниловцы! Корниловцы в станице! — наперебой кричали всадники.

Подскакав к стоянке своего эскадрона, они произвели в нем полную панику. Как потревоженные осы в улье загудели кавалеристы.

— Какие корниловцы? Где корниловцы?

— В станице! Седлай! Выводи коней!

В поднявшемся бедламе ничего нельзя было понять. Командир эскадрона, из бывших вахмистров, пытался расспросить вернувшихся из разъезда, но те торопливо увязывали свои мешки и отвечали односложно.

— В станицу ворвались! Кошкин убит! Отвяжись, нуда! Не мешай!

Ничего не понимая, но встревоженный, как и остальные, он сам бросился увязывать свой мешок. Не прошло и десяти минут, как эскадрон уже мчался по пустынным улицам спящей станицы. Проносясь мимо расположений других красных частей, кавалеристы громко кричали: «Опасайтесь, товарищи! Корниловцы в станице!»

Паника росла. Разбуженные пехотинцы быстро одевались и выскакивали на улицу. Не слыша команд и не получая приказаний, обезумевшие люди толпами повалили вон из станицы. Вдруг в ночной тишине грянул выстрел. За ним другой, и поднялась ружейная трескотня. Разбуженные огнем, красные выскакивали из хат и попадали под обстрел невидимого врага. Станица ожила. Толпы обезумевших людей метались из одной улицы в другую и в темноте стреляли по своим.

Между тем, утомившись долгим ожиданием, комиссар заснул крепким сном. Вот вдалеке грянул выстрел. За ним второй. Заглушенная двойными рамами, послышалась беспорядочная стрельба. Мимо дома священника проскакало несколько конных. Не слышит комиссар ни стрельбы, ни конского топота. Мирно покоится он на мягкой поповской перине. Мирно тикают часы и выводит рулады спящий командир. Но вот выстрелы послышались уже совсем близко. Под окном раздался топот бегущих людей. Вдруг шальная пуля залетела в окно и осколки стекла посыпались на пол.

— Ай! Что это такое? Что это такое? — вскочил обезумевший от страха комиссар.

— Ай! Ай! Ай! Да отвечайте же мне, что это такое? — обливаясь холодным потом, приставал он к своему коллеге.

Но тот молча одевался, прислушиваясь к перестрелке.

— Да что ж это такое? Товарищ командир! — чуть не плача, завизжал еврей.

— Не кричите! Или не понимаете, что в станицу ворвались корниловцы?

— Корниловцы?! Боже мой! Что же нам теперь делать?

— Вы перестанете кричать или нет? — с угрозой в голосе ответил командир. — Одевайтесь и поскорее куда- нибудь прячьтесь!

— Да куда же мне спрятаться?

— В подвал, на чердак, в сарай. Куда хотите.

— А вы?

— Что я? Вы обо мне не беспокойтесь! О себе я и сам подумаю.

Комиссар стал поспешно одеваться. Но дрожащими руками он никак не мог попасть в рукава. Туалет обоих далеко еще не был закончен, как в сенях раздался топот множества ног. Дверь с шумом растворилась и, держа винтовки наперевес, в комнату ворвалось несколько человек в солдатской одежде и с блестящими погонами на плечах.