— Мы сейчас должны занять вон тот дом с прилегающим к нему садом. Это водочный завод, — пояснил он собравшимся командирам взводов. — Днем через это поле и муха не пролетит, так интенсивно обстреливают его пулеметы, так что нам придется просидеть по крайней мере до следующей ночи. Задача же наша состоит в том, чтобы не позволить большевикам выйти из города и обойти наш левый фланг.

Когда вся рота, пользуясь темнотой, перебежала поле и собралась у назначенного места, Дукаров отправил вторую полуроту, под командой Глеба, занять край сада, где еще большевиками были вырыты отличные окопы. Первую расположил вдоль кирпичной стены здания, в резерве. Осмотрев свой участок, Глеб разместил людей в окопах и выбрал места для пулеметов.

«Дело дрянь, — думал он. — Защищать такую длинную линию таким малым числом людей прямо не мыслимо. Не дай бог допустить красных до штыков. Числом своим задавят».

Разговоры в рядах маленького отряда Глеба вели шепотом, так как по словам офицера связи, перед ним, шагах в четырехстах, за небольшим болотцем, были расположены окопы большевиков.

— Передайте по рядам, — шепнул Глеб своему соседу, — что в случае атаки красных, по команде «ко мне» все должны прекратить огонь и сбегаться к моему окопу, у которого мы и примем штыковой удар.

Ночь была темная и тихая. Из города доносилась то забиравшая, то вспыхивавшая с новой силой пулеметная и ружейная стрельба. В окопах противника Глеб ясно слышал громкие, пересыпаемые отборной бранью,

разговоры. Иногда ухо улавливало тарахтенье как бы маленьких повозок.

«Это они пулеметы подвозят», — соображал он, стараясь, угадать по звуку, где их установят..

Никто не спал, за исключением Кудинова, который, уместившись в своем окопе, мирно похрапывал, ничуть не беспокоясь о близком будущем.

Около пяти часов утра, внезапно, со стороны большевиков началась бешеная стрельба, а минут через десять крики «ура» оповестили о начале атаки.

— Открыть огонь! — приказал Глеб, систематически разряжал винтовку и целясь на звук шлепавших по болоту ног.

Затрещали пулеметы, и окопы, занятые добровольцами, засветились ежесекундными вспышками выстрелов.

«Как много их, — думая Глеб, прислушиваясь к крику противника. — Ну, наступает решительная минута. Если они дойдут до наших окопов — мы пропали. Даже если Дукаров успеет на поддержку, все равно не устоим».

Ближе и ближе хлюпанье ног бегущих по болоту людей. Чаще и чаще гремят выстрелы выскочивших на вал добровольцев.

«Кажется, теперь пора», — подумал Глеб, крестясь.

— Ко мне! — крикнул он твердым голосом.

Стрельба из окопов прекратилась моментально и в

несколько мгновений, рядом с ним выстроилась, как по линейке, вся его полурота Глеб не стрелял, ожидая появления первых рядов неприятеля, и только два его пулемета продолжали свою губительную работу. Вот послышалось топанье ног по твердой земля. Болото было пройдено.

Вот из густой темноты показались первые фигуры атакующих.

— Полурота, пли! — скомандовал Глеб.

Тонкая линия огненных вспышек скользнула по рядам добровольцев.

— Полурота, пли! — снова раздалась команда, и снова огненная змейка скользнула по рядам.

— Полурота!.. — но в эту минуту Глеб заметил, что появившияся было фигуры атакующих снова растаяли в темноте и топот ног по твердой земле прекратился.

«Отступают. Не выдержали, слава Богу», — пронеслось в голове и он снова скомандовал: «пли».

Крики «ура» мало-помалу стихли и было слышно только шлепанье нот по воде, ругань да стоны раненых, оставшихся после атаки.

— Беглый огонь! — Скомандовал повеселевший Глеб.

Увлеченный отражением атаки, он и не слышал, как сзади появился приведший резерв Дукаров.

— Что, отбили? — обратился он к Глебу, выходя на вал.

— Ах это вы? Да слава богу отбили, и думается, что с большим уроном.

— Слава богу! Теперь до утра можно быть спокойным. Больше не полезут.

Чуть забрежил рассвет, красные открыли по окопам бешеный огонь и не прекращали его до самого вечера. Огонь был настолько интенсивен, что не только выйти из окопа, но хотя бы чуть-чуть приподняться было невозможно. Томительно тянулось время. От неудобного положения немели члены. Хотелось есть и клонило ко сну. С нетерпением следили добровольцы за медленно двигавшимся солнцем, ожидая ночи, когда можно будет хоть поразмяться. Наконец долгожданная ночь наступила. Стрельба затихла, и полурота Глеба была сменена первыми двумя взводами. Хотя сидеть за спиною взвода было и не особенно приятно, но, по крайней мере, можно было хоть двигаться.

Между тем в двух верстах от города, в небольшой мызе, расположился конный отряд, охранявший Корнилова и его штаб.

— А ведь дело-то, кажется, дрянь, — подходя к растянувшемуся на земле Карягину, произнес Зайцев. — Сдается мне, что если даже не удалось взять города сналету, нам не следовало бы больше и копий летать. Надо отступать.

— Куда отступать-то? — презрительным тоном отозвался Карягин.

— Да хоть в горы.

— В горы? Чтобы там подохнуть с голоду?

— Это еще, положим, бабушка надвое сказала. Подохнем или нет, а тут так наверняка нам несдобровать.

В это время подошедший командир отряда подозвал к себе Зайцева.

— Вот что, голубчик, — начал он. — Сейчас командующему донесли, что располженная по ту сторону станица Пашковская якобы восстала против большевиков. Пошлите-ка трех, четырех человек посмышленее. Пусть съездят, пока темно, да разузнают в чем дело. Путь недалек. От города эта станица всего в двух верстах, а отсюда не более десяти, я думаю.

— Слушаюсь, господин полковник, — отвечал Зайцев, отходя от него и направляясь к Карягину.

— Хочешь немножко прокатиться?

— А куда?

— Да тут, верстах в десяти станица Пашковская. Так говорят, что она восстала против большевиков. Вот это- то и необходимо проверить.

— Что же, я с удовольствием.

— Тогда возьми с собой двух-трех человек, кого хочешь и отправляйся с богом.

— Федченко! Прохоров! Семенов! — крикнул Карягин, подходя к группе отдыхавших под навесом сарая солдат. — Седлайте коней. Сейчас пойдете со мной на разведку.

Минут через пять группа всадников выехала со двора мызы и, спустившись с пригорка, потонула в темноте ночи.

— Я до сих пор не успел с вами как следует поговорить, ребята, — вполголоса обратился Карягин к своим спутникам. — Вы мне вот что скажите. Правда ли, что вы в одну минуту, искренно, из верных слуг народа и пролетариата перекрасились в белогвардейцев? Что же вы молчите? Или и меня боитесь? Не беспокойтесь, я-то вас не выдам.

— Так как же нам было быть-то, ваше высокоблагородие, коли под пулемет поставили? — ободренный ласковым голосом начальника, отозвался Федченко.

— Ага, значит, вы по-прежнему готовы служить революции?

— Постараемся, — нерешительными голосами отвечали солдаты.

— Вот это правильно, — продолжал Карягин — Я ведь и сам только прикинулся белогвардейцем, чтобы побольше помочь делу революции. Да и смысла нет идти за Корниловым. Ведь об Екатеринодар он зубы-то

обломает. Города ему никак не взять. Понимаете?

— Как не понять, ваше высокоблагородие.

— Да не зовите меня по-старорежимному, когда мы одни.

— Слушаюсь, товарищ, — в один голос отвечали солдаты.

— Так-то лучше, — засмеялся Карягин. — Так вот, вы должны знать, что я не просто по своей охоте служу сейчас в белогвардейцах, а назначен сюда товарищем Сорокиным. Всем командирам частей Красной Армии приказано оказывать мне полное содействие, когда к ним обращусь за помощью. Понимаете?

— Понимаем, товарищ.

— Теперь, значит, слушаться меня во всем, а уж я вас выведу от этой белогвардейской сволочи, но только тогда, когда закончу свою работу, в которой вы должны теперь мне помогать. А сейчас, — засмеялся Карягин, — давайте-ка отдыхать. Ни в какую разведку мы не поедем. Пусть один сидит на коне и сторожит, а мы пока малость покурим, — продолжал он, слезая с коня и закуривая папиросу.