Усталость Ньюта тоже становится багровой. Ее цвет — предупреждающий. Ее цвет — призыв остановиться. Но Ньют его не видит. Не видит, не слышит, не замечает.

Уже поздняя ночь. Город преображается, начинает светиться яркими фонарями и неоновыми вывесками. Свет фар машин напоминает светящиеся в темном лесу глаза множества скопившихся хищников. Все они, эти хищники, проносятся мимо, безразлично мазнув по Ньюту взглядом. Возможно, считают его недостаточно привлекательным для себя. Возможно, ищут другую жертву. Возможно, сами убегают от кого-то. Кого-то гораздо страшнее них.

Звезд на небе не видно. Они прячутся то за тяжелыми облаками, то скрываются в огнях ожившего города

Воздух холодным огнем опаляет легкие. Его ледяные пальцы сжимаются на горле Ньюта. Будто пальцы подобравшегося сзади убийцы. Ньют на секунду задыхается и хватает воздух ртом, панически, жадно. Пальцы на горле пропадают, но вместо них тут же порыв ветра бросает в лицо волосы, мгновенно закрыв обзор.

Ньют встряхивает головой и останавливается. Подняв голову к небу, он на секунду закрывает глаза. Под веками в тот же миг вспыхивает пожар и появляется ощущение, будто под ними еще и насыпано тертое стекло. Ньют морщится от пульсирующей боли и трет пальцами переносицу. Рука не слушается; ее, враз отяжелевшую, удается поднять только проделав над собой неимоверное усилие.

Первое, что видит Ньют, открыв глаза, — стоящая неподалеку от него знакомая машина. Он замирает. Он думает, что ему это кажется. Он щурится, пытается рассмотреть получше.

И все-таки ему не померещилось, убеждается Ньют.

Облокотившись спиной на красивую черную машину, Томас рассматривает раскинувшееся над его головой небо густого темного цвета. Его губы время от времени покидает слабое облачко пара и устремляется вверх. Неспешно и лениво. Никуда не торопясь. А затем оно полностью растворяется в воздухе, абсолютно с ним сливаясь. Будто маскируясь.

Томас отрывается от разглядывания необъятного пространства над собой. Ньют ничего не может поделать со своим состоянием, но вновь чувствует, что к нему словно потянулись лучи солнца. Он даже не может отвести взгляд от глаз напротив. Теплых и пылающих. Это в похоже на его личную клетку чистого янтаря.

Томас улыбается. Ньют продолжает неверяще смотреть. Томас отталкивается от машины и идет к нему. Ньют стоит на месте. Он испуганно следит за Томасом. Будто к нему приближается маньяк. Томас останавливается всего в одном шаге. Ньют судорожно вздыхает.

— Эй, — Томас кладет руки ему на плечи. Пытается растормошить. Заглядывает в глаза. Ньют сглатывает. Кажется, слишком громко. — Пойдем. Я отвезу тебя домой.

Ньют все еще плохо соображает. Он заторможенно кивает. Он позволяет Томасу себя вести, чувствуя, как сильно гудят ноги. В ступни будто впиваются гвозди, а прямо по костям стучит множество молоточков.

Ньют садится в машину и прислоняется лбом к холодному стеклу. Оно выпивает его боль и бессилие вместе с жаром кожи, охлаждая и успокаивая в ответ. Колеса тихо шуршат по асфальту, на лицо то и дело падает яркий желтый свет, исчезает и появляется вновь. А под веками разгораются насыщенно-оранжевые всполохи и затухают вместе с уносящимися назад фонарями.

Весь мир — в огне. Весь мир — в густейшем тумане. Весь мир — объят удушающим дымом.

— Откуда ты знаешь, где я работаю? — бормочет Ньют себе под нос. Он уже почти спит, но вопрос сам срывается с языка. Ньют его даже не контролирует.

Томас усмехается.

— Я многое знаю.

Ответ слишком простой, слишком расплывчатый. Но Ньют не допытывается. Не настаивает. Он выжат и вымотан, его устраивает и это сейчас.

Он проваливается в пустоту, черную, бездонную, он парит в ней, легко, невесомо. Он почти ощущает себя птицей. Но в следующий миг на шее, руках и ногах вдруг появляется неподъемная тяжесть. Она тянет вниз, и Ньют стремительно падает. И падение захватывает дух, а в сердце впиваются тысячи маленьких иголочек. Разрывают его на клочки.

Ньют испуганно подскакивает на сидении и пару секунд часто моргает. Пытается понять, что происходит. Пытается понять, где он находится. В мозгу нехотя просыпается память, всплывают ее составляющие. Как мозаика. Они выстраиваются в единую цветную картину, и вот Ньют уже видит Томаса. Он решил подкинуть Ньюта до дома, вспоминает тот.

Собственно, машина уже стоит у назначенного места, а Томас обеспокоенно смотрит на Ньюта. Его рука в успокаивающем жесте тянется к Ньюту, касается его плеча.

— Все нормально?

Ньют только кивает и благодарно смотрит на Томаса.

Наверное, молчание затягивается, Ньют думает. Наверное, стоит что-то сказать, Ньют понимает. Наверное, нельзя так долго смотреть друг другу в глаза, Ньют решает. Но ему почему-то так трудно отвернуться. Чужие глаза притягивают слишком сильно.

Ладонь Томаса все еще прожигает плечо Ньюта через плотную ткань куртки. Он чувствует, как это место вспыхивает огнем. Языки пламени обуревают все тело, облизывают внутренности, выворачивают наизнанку. Но согревают одновременно.

А вместе с жаром чужой ладони помогает согреться и выражение в янтарных глазах. Небезразличное, почти нежное, такое успокаивающее. Ньюту кажется, что уже действительно наступило теплое лето. Лето с его согревающим солнцем, яркими красками и невыразимым счастьем.

Ньют проводит подушечками пальцев по запястью и тыльной стороне ладони Томаса, почти невесомо, будто дуновение легкого летнего ветра, и так же легко выдыхает едва различимое:

— Спасибо.

Ньют почти молниеносно выскакивает из машины, соображая, что еще немного и точно сделает что-то не то. Особенно если учитывать, что сделать это хочется невыносимо сильно, а с трудом работающий мозг едва ли удерживает барьер между тем, что можно, и тем, что нельзя. Эта граница еле видна и чрезмерно расплывчата. А меньшее, чего Ньют желает, — испытывать свое везение и шагающее на самой грани терпение.

Появляется ощущение, что кости внезапно стали раза в четыре больше. Они такие тяжелые, что Ньют исключительно по привычке еще может шевелить ногами. И делает он это с такой невероятной медлительностью, что со стороны, пожалуй, создается впечатление, будто он специально оттягивает время. Но он просто пытается привыкнуть к неподъемной тяжести собственных ног.

Он — большая черепаха. Умудренная огромным опытом. Старая, едва ли способная передвигаться. Повидавшая на своем веку много такого, чем не может похвастаться даже самый заядлый путешественник. Бесконечно уставшая. Придавленная к земле грузом прожитых лет и оттого такая беззащитная.

Ньют мысленно усмехается собственному сравнению. Наверное, оно действительно должно быть смешным. Оно бы и было, если бы не было таким точно подобранным.

Ньют почти уже встает на ноги, когда провожающий его до этого потерянным взглядом Томас хватает его за запястье и тянет назад. Ньют, опешивший Ньют в последнюю секунду уворачивается, спасая лоб от столкновения с машиной. Он крепко жмурится, и перед глазами начинают весело плясать круги. Снова красные. Ньют никогда не сможет избавиться от этого проклятого цвета.

Томас практически с осуждающим выражением смотрит на Ньюта. Тот чувствует себя неуютно под таким взглядом. Ньют передергивает плечами. Словно пытается скинуть неприятный осадок, осевший на них. Словно пытается убедиться, что все еще способен двигаться. Словно пытается убедить себя, что не связан невидимой цепью.

А потом Ньют переводит глаза выше, натыкаясь на другие, такие ослепляюще яркие, сияющие так, как не сияет ни одна звезда во Вселенной. Он готов поклясться, что слышит треск. Оглушительный, разносящийся повсюду, слышимый в каждом уголке планеты и такой отвратительный треск. Будто бы что-то сломалось. Будто бы что-то исчезло. И Ньют догадывается: это и есть тот барьер, который едва ли удерживал его от необдуманных поступков. Теперь его нет.

Ньют резко подается вперед, не до конца уверенный в том, что делает. Осторожно беря лицо Томаса в свои ладони, Ньют различает говорящий где-то в его голове слабый голос, безапелляционно утверждающий, что Ньют поддается эгоизму. Но ему уже все равно, стоит только крепким пальцам Томаса запутаться в его длинных волосах, а обветренным губам с готовностью поддаться губам Ньюта.