- Нет, у вас хорошо!.. Ходики тикают - на весь дом слыхать. Растут растения всякие тропические. Вот уродец какой-то сидит на этажерке. Что это он, кажется, язык показывает?
Соня вскочила и повернула к свету фигурку шершавого человечка, сделанного из сосновой коры.
- Нет. Разве не видно? Он хмурится, ему щекотно, а другой, который его щекотать должен, того нет, его ребятишки выпросили. Всех растаскали, их у нас много было, а теперь только один этот и остался на память об Мукасее.
Апахалов спросил, что это за Мукасей.
Тетка объяснила, что это фамилия - Мукасеев, а не Мукасей.
- Ну, жил у нас тут один. Это Егорыч его ко мне как-то привел, вот он у меня и пожил тут немного. Делать ему нечего было, он все сидел фигурки вырезывал.
Поглядев на часы, тетка сказала, что, кажется, пора собираться к Клаве.
- Ходики твои молодцом, - заметил Апахалов, машинально сверив стенные часы со своими, - а эти вон висят - не ходят, испорчены?
- Почему им надо портиться? - Тетка встала и бережно повернула на четверть оборота головку толстенных золотых часов, висевших на гвоздике. Озабоченно хмурясь, послушала, прижав часы к уху, и успокоенно нацепила обратно на гвоздик. - Пугаешь только, идут прекраснейшим образом. Чужие. Я и не завожу, чтоб они не портились.
- Ну, чудачка! Да от завода часы разве портятся?
- Как это так? Колесики вертятся. И зубчики цепляются: значит, портятся. Каждая вещь портится.
- Ну, все-таки лет на двадцать - тридцать хватит!
- Так они на хранении у меня тоже не со вчерашнего дня. Мне уже давно их Марков оставил. Как еще на фронт ехал. Вон с каких пор. Часы-то целы, а Марков, я думаю, так и погиб, бедняжка. Конечно, никогда нельзя наверное знать, но у меня теперь мало надежды осталось.
Она вздохнула и пошла на кухню убирать посуду.
Апахалов не знал никакого Маркова, но все-таки сочувственно осведомился:
- И никаких вестей?
- Открытку только из Уфы прислал. И с тех пор ничего.
- Из Уфы? А ты сказала "на фронт"!
Тетка из кухни крикнула:
- Конечно, на фронт. Ну не в Уфу, так куда-то под Уфу. Что ж тут такого?
- Тетка, - укоризненно пробасил Апахалов, - ты путаешь что-то. Не было никакого фронта ни в Уфе, ни под Уфой! Откуда ты это взяла?
Тетка перестала греметь посудой и высунулась из кухни:
- Это под Уфой-то не было? Да ты сам плохо знаешь. Ты что же это думаешь, я ребятам из истории рассказываю, а сама путаю? Нет, птичка. Тетка Паша памяти еще не решилась!
- Те-оть Паш! Да ведь это только в гражданскую войну было под Уфой!
- А я тебе про что говорю! Марков с Колчаком ехал воевать, а ты не поймешь все никак.
- Ну-ну! - Апахалов с новым чувством посмотрел на часы. - С тех пор они у тебя тут и висят?
- Висят! - спокойно подтвердила тетка.
- А как мы их продавать хотели при фашистской оккупации, - напомнила Соня, - когда голод наступил...
- Хотела продать, - жестко подтвердила тетка, - да, хотела. Ребята голодные, и дать им нечего. Думаю, пойду на базар, продам или променяю на хлеб. Буду старой негодяйкой перед Марковым... А все мне думается: только я их со стенки сниму и на рынок отнесу, тут сразу и Марков вернется. Как я ему в глаза посмотрю?.. Ну, Мотька, к счастью, все дело устроил, стали ребятам хлеб доставлять, так часы и остались.
- Теперь Мотька какой-то! - не пытаясь разобраться, пожал плечами Апахалов. - И откуда у тебя столько знакомых, тетя Паша?
Она засмеялась:
- Людей кругом и правда много. Только Мотька... какой он знакомый... Мотька!.. - Почему-то ей было очень смешно представить себе Мотьку в качестве "знакомого".
На улице глаза слепило яркое солнце, было беспокойно и весело от ветра, журчала, уходя по канавкам, дождевая вода.
Еще раньше тетка объявила Апахалову, что обязательно надо будет повидать Клаву. Клава была, как выяснилось, та самая приютская девочка, снятая на фотографии. Тетка взяла ее себе на воспитание лет сорок тому назад, в тот год, когда Сергей болел тифом. Он с этой Клавой играл и за косы ее таскал, так что должен обязательно ее вспомнить...
Апахалов силился припомнить, и в конце концов в памяти действительно стал вырисовываться какой-то дворик, поросший травой, громадная лошадь, прянувшая на дыбы, и он сам в тот момент, когда старался оттащить девочку с челкой на лбу за железные кровати, сваленные в углу двора... Тетка пришла в восторг. Все так и было, и именно вот в этом самом дворе...
В конце переулка трое малышей, сидя на корточках, с сосредоточенными лицами подталкивали кораблик, сидевший на мели в канаве. Издали увидев тетку, они вытащили из воды кораблик и побежали к ней навстречу.
- Куда пошла, а, тетя Паша? - крикнул, приближаясь, мальчик с туго замотанным вокруг шеи теплым шарфом. С кораблика, который он держал прямо за мачту, капала вода ему на пальто.
- По делам пошла, - сказала тетя Паша, стряхивая с него воду. - Дай-ка распущу шарф, не ровен час задушишься!
Мальчик закинул голову и, когда тетка ослабила шарф, ворчливо сказал:
- А когда нам в гости приходить?
- Ну, попозже!
Мальчик очень неохотно сдался:
- Ну, зайдем попозже... Мы все вместе придем, да?
Теперь Апахалов с теткой вышли на улицу, по обе стороны которой стояли рабочие коттеджи. В одном из дворов женщина развешивала вырывающееся из рук на ветру белье. Поставив на землю таз и торопливо подойдя к штакетному заборчику, она спросила озабоченно и ласково:
- Тетя Паша, как здоровье? Получше стало?
- Когда докторов близко нету, и вовсе хорошо! - не задерживаясь, ответила тетка, и Апахалов, оглянувшись, заметил, что женщина смотрела вслед улыбаясь, и сочувствие, беспокойство и восхищение вместе были в ее улыбке.
В это время встречный парень в распахнутом пиджаке и маленькой кепочке на затылке тоже поздоровался.
- Ты чего разгуливаешь? - строго удивилась тетка.
Парень охотно задержался и весело ухмыльнулся:
- Да я же в ночной работаю!
- А-а, - успокоилась тетка. - Ну так ворот застегни, простудишься!
Парень машинально дотронулся до расстегнутого ворота на здоровенной шее и ухмыльнулся.
- Тебя, кажется, тут все знают? - заметил Апахалов.
Тетка пожала острым плечом:
- Ты про Саньку говоришь? Ведь это Санька, Еремея Смородина сын. Не знаешь? Да откуда тебе знать! А в первый майский день в любом городе выйди на любую площадь, посмотри на народ - кругом цветет Еремеева работа, его рисунки и узоры на женских платьях. Первый художник на всем комбинате.
Тетка шла, глядя себе под ноги, и улыбалась своим мыслям, отрывисто приговаривая:
- Большой человек! Ценный получился человек из Еремки... Хм! А ведь тоже... был чертенок... вот такой маленький...
Они вышли к Дворцу культуры, около которого Апахалов вчера слезал с автобуса. Громадные концертные афиши просыхали в своих зарешеченных рамах. Поперек улицы, как парус, надувался ветром полотняный плакат с громадными синими буквами: "Кросс". Все это совсем не похоже было на вчерашнюю затопленную ливнем площадь...
"Надо наконец выбрать подходящий момент, - подумал Апахалов, - и предложить ей переехать".
- Ну, тетка, - протянул он, думая, как бы свернуть понемножку к задуманному разговору, - вот, значит, ты так и живешь... так и живешь...
- Так и живу, - сказала она и бесшабашно весело отмахнулась рукой, как всегда делала, когда разговор заходил лично про нее.
- Тетя Паша, - махнув рукой на всякие тонкие подходы, решился разом перейти к делу Апахалов, - давай поговорим мы с тобой не откладывая. Не люблю я, когда нерешенные дела у меня висят на душе. Есть у меня к тебе разговор.
- Знаю, - быстро сказала тетка, - предупреждал уже, что есть. А я, может быть, даже наперед знаю, про что этот твой разговор будет. Так позволь, я тебе сперва сама скажу. Понял? У меня свой разговор к тебе есть. Скажи мне коротко и честно: у тебя на работе случились какие-нибудь неприятности? Так не виляй. Ну?
