Наконец она осталась в одних босоножках и мини-трусиках, и не спеша двинулась дальше. Каждый жест, каждая клеточка тела дышала чувственностью. Груди поражали своей упругостью. Волосы полыхали как осенний костер. Музыкальные аккорды, словно перезвон хрустальных колокольчиков, взмывали вверх, образуя над головой невидимый нимб. Дойдя до конца рампы, Мэри принялась лихорадочно извиваться, подражая стриптизершам, потом развернулась и зашагала обратно. Но что-то в ее походке неуловимо изменилось. У Дрейка на лбу выступил пот. Легким не хватало воздуха. Закатившимися глазами девушка не видела никого и ничего, занятая танцем. Тело конвульсивно подергивалось, осыпаемое дождем из купюр. Дрейка вдруг осенило: она старается не для публики, а для многочисленных миров.

Мэри снова начала извиваться — судорожно, неумело. Зрелище жуткое, но тем не менее завораживающее. В ее пируэтах чувствовалось нечто до боли знакомое, Дрейк готов был биться об заклад — он уже видел этот танец, хотя умом понимал, что видит его в первый раз.

Разум как будто отключился; Дрейк застыл, не в силах двинуться с места. Мэри тем временем исполняла новый танец, вобравший в себя элементы всех оргий, известных человечеству, однако было в нем что-то совершенно не пошлое, а наоборот — возвышенное и строгое.

На мгновение она замерла прямо перед ним: ноги, словно величавые колонны, поддерживали храм роскошного тела, голова уподобилась восходящему солнцу, — но секунду спустя изображение погасло. Вспыхнул свет, занавес закрылся.

Я — стена, и сосцы у меня как башни; потому я буду в глазах его, как достигшая полноты.

В зале воцарилась тишина. Дрейк первым нарушил молчание:

— Сколько вы за нее хотите?

— За пленку? А вам зачем, чтобы уничтожить?

— Нет. Так сколько?

— Поймите, запись дорога мне как память, — начал Фараон.

— Понимаю, — оборвал его Дрейк. — Сколько?

— Шестьсот рокфеллеров.

Сумма, равная остаткам его капитала! Однако Дрейк не торгуясь отсчитал банкноты. Фараон вытащил кассету из проектора, и сделка состоялась.

— Считай, от сердца отрываю. За такую вещь можно выручить вдвое дороже, — сетовал Фараон.

— Когда она уехала? — снова перебил Дрейк.

— Спустя год. Долгий галактический год. Однажды после выступления заглянул в гримерку, а Мэри там нет. Исчезла ее одежда, вещи... При всей страсти обнажаться, Мэри была не чета нам. Близко к себе не подпускала — в прямом и переносном смысле. Чувствовалась в ней затаенная боль. Она как-то призналась, что не может иметь детей, но беда заключалась в другом. Понимаете, Мэри была по-настоящему несчастна, хотя тщательно это скрывала. — Фараон поднял глаза, и ошарашенный Дрейк увидел в них слезы. — Вы сказали, что после Благой Потери она стала святой. Признаться, не удивлен. Между добром и злом тонкая грань. Большинство балансируют на ней с переменным успехом, но Мэри... Для нее не существовало золотой середины, только крайности. Пресытившись злом, она сбежала и ударилась в праведность. Пресытившись добром, сбежала снова. Только слабо верится в байку насчет воскрешения святого на Яго-Яго. Думаю, это всего лишь повод. В действительности она искала гармонию между добром и злом, которую рассчитывала найти среди примитивных полисирианцев. А еще искала человека, способного принять ее такой, какая она есть. Как считаете, я прав?

— Даже не представляю. — Дрейк резко поднялся. — Мне пора.

Фараон легонько тронул его за рукав.

— Позвольте весьма деликатный вопрос. Надеюсь, вы не обидитесь?

Дрейк устало вздохнул.

— Валяйте.

— Вы, часом, не потомок голландцев?

— Нет, — сухо ответил Дрейк и вышел.

Минуло три месяца из шести, отпущенных «Васильком», а рулонов шелка не убавилось ни на один. Зато капиталы Дрейка стремительно таяли. Даже «Летучий голландец» знавал лучшие времена.

Заведомая глупость — пытаться продать товар на Благой Потере, да и на Лазури тоже. А продать его необходимо и поскорей, ибо Дрейк не собирался сводить счеты с жизнью — напротив, а раз так, нужно как-то зарабатывать на хлеб, и призрачный корабль лучше, чем ничего. Единственным местом, где население в своей наивности могло обменять ценные товары на «отрезы туманной дымки и васильковое нечто», оставался Яго-Яго. Однако Дрейк отказывался лететь туда по двум причинам. Первая — желание дискредитировать Аннабель Ли, вторая — страх лишиться лицензии. Теперь обстоятельства изменились. Во-первых, как бы низко ни пала Аннабель в его глазах, жгучей ненависти она не вызывала, и вряд ли вызовет; во-вторых, какой смысл в лицензии, если нет корабля. Как ни крути, лететь на Яго-Яго придется.

Взмыв над Райскими кущами, Дрейк вновь очутился среди звезд, чей свет очаровывал. Мадам Джин осталась в порту. Настроив автопилот, Дрейк взял пленку, купленную у Фараона, и вставил ее в проектор. В тот же миг Длинноногая Мэри шагнула в кабину. Потом достал стерео-снимок, подаренный Пенелопой, прислонил к изножью лампы, и наконец включил интерком.

— Сегодня я поведаю о великом переходе через реку Потомак, о странствиях святого духа по земле, — вещала святая Аннабель Ли.

Тем временем Мэри избавилась от последней детали туалета и не спеша двинулась вдоль подмостков. Помещение наполнил аромат виноградников с Лазури. Отключив звук на стерео-записи, Дрейк отметил, что танец гармонирует с ритмом проповеди, с необычайным голосом проповедницы. Оба воплощения Аннабель пытались выразить одно и то же.

«Погляди на меня, — взывали они в унисон. — Я так одинока, напугана и полна любви». «Да-да, ты не ошибся! — кричала девушка с холма. — Меня переполняет любовь. Любовь!»

В кабине «Скитальца» зрели виноградники, распускались цветы; в лучах восходящего ярко-синего солнца по тропинке шагали двое влюбленных — юный Натаниэль и молодая Аннабель Ли. Трава пела под дуновениями ветерка, деревья шелестели кронами... а вокруг по-прежнему поскрипывала обшивка фюзеляжа, мерно гудел гравитационный двигатель — корабль-призрак уверенно держал курс на Яго-Яго.

По воле судьбы призрак влюбился в призрака.

Яго-Яго

Яго-Яго похож на огромный моток пряжи, забытый шаловливым галактическим котом посреди бескрайнего коридора Вселенной. Издалека изумрудно-зеленая планета напоминает мягкий мохнатый клубок. Но стоит подлететь поближе, как картинка меняется — зеленая сфера больше смахивает на рождественский шар, висящий на увенчанной звездой ели космоса.

Полисирианцы ждали Натаниэля Дрейка. Ждали давно и с нетерпением.

— Ибо я воскресну и вернусь сюда, — заверял он. — Спущусь с небес на землю, чтобы доказать — Его дух и впрямь восстал из мертвых, и восстал не напрасно.

Дрейк не подозревал о готовящейся встрече и о своем обещании в том числе. Выпустив антигравитационные шасси, он посадил «Скитальца» на лугу и спустился следом. Воздух наполнился криками, из ближайшего леса к гостю устремились полисирианцы. Первым порывом было броситься на корабль и задраить шлюз, однако в голосе толпы не слышалось угрожающих нот, поэтому Дрейк остался на лугу — высокий, изможденный, призрачный.

Полисирианцы замерли в нескольких метрах, образуя пестрый полукруг. В волосах благоухали цветы, женщины щеголяли в саронгах, мужчины — в набедренных повязках, и все — из василькового шелка. Правда, столетней давности. Неужели какой-то торговец добрался сюда и осквернил девственную землю?

Внезапно полукруг расступился, и вперед вышла старуха. Явно не из местных. Ее униформа церкви эмансипации резко контрастировала с пестрым одеянием коренных жителей, однако и блузка, и юбка сильно отличались от тех, что носили в цивилизованной части сатрапии. Материал был соткан, скроен и сшит вручную; при внешней простоте наряд поражал своим благородством, несвойственным продуктам массового производства. Казалось, старуха надела его впервые.

Старуха не спеша двинулась навстречу гостю. Что-то до боли знакомое чудилось в ее походке, знакомое и родное. Козырек кепи скрывал глаза, худые морщинистые щеки странным образом не утратили привлекательности. Женщина остановилась, устремив на Дрейка невидимый взгляд.