Одна на миллиард
Сказать: - Она была красива, - кощунственно, она была Медея наоборот, посмотрев на нее ты оживал. Она учила меня упаковывать картонные ящики, потому что папа был медицинским майором и поездил по стране. Она была непосредственна, поддерживала любую компанию, в крайнем случае, игрой в "Мафию". Муж у нее был противным упоротым типом , и это уравновешивало мир. Пройдет сто миллионов лет, но я буду помнить ее лицо, созданное не для меня , но для людей...
Наверное, я ее не любил...
Если бы не эти волосы, я бы женился на ней и жил в любимой ее Португалии в собственном домике, и к своей девочке она родила бы мне мальчика, а может, и двух.
Я приходил поздно вечером, мы сидели на кухоньке, болтали, пили шампанское, ужинали. Потом она уходила подмываться, следом шел я, зная, что в ванне оставлены два или три искупанных волоска, сбежавших с ее лобка.
Волоска – лобка… Прямо поэзия. В эти мои годы я сочинил бы любовные стихи с такой рифмой; тогда они, неслышно сползавшие по эмали, казались мне ядовитыми.
Друг милый, я люблю тебя...
Это узнавание женщины! Ты видишь светлое личико, доверительный взгляд, ты слышишь голос, ласкающий детское, слышишь сладкий запах кожи, ты жаждешь прикосновения. И вот, один ее взгляд, и тебя уже нет на земле, ты в небе, ты рядом с ней! Ты там, где смыкаются груди, ты в бархатных ее глазах, ты становишься частью ее ауры, ауры, рождающей любовь.
А он, ежедневно ею обладающий, видит другое. Он видит жадность до малого, слышит запах пригоревшего, чувствует сухие губы, он знает - она не явится на зов. И тянется к другой, к той, у которой светлое личико, доверительный взгляд, голос, ласкающий детское, сладкий запах кожи и сладкие прикосновения...
Такие девушки рядом
Я работал тогда во ВИМСе, в Приморской партии, а сын жил в Душанбе с матерью. Чтобы с ним побыть, я согласился в июне - не полевом для дождливого Приморья месяце - ехать в пионерлагерь института пионервожатым. Сыну было 12, и мне вверили старших - некоторым было по пятнадцать-шестнадцать. Однажды ночью в комнате девочек начался шторм, то есть закричали, задвигалась мебель и все такое. Я бросился, постучался, вошел. И тут же был послан на три буквы заводилой пионерок - шестнадцатилетней оторвой Людой, дочерью профессора, доктора геолого-минералогических наук и внучкой прославленного первооткрывателя недр, узнавшего о начале Великой Отечественной войны лишь в 42-ом, вывалившись из якутской тайги по окончании годовой продолжительности маршрута. Она стояла, подбоченившись, на кровати, которую катили младшие девчонки. Я попытался что-то сказать, и был вторично отправлен по названному выше адресу.
Несколько дней я носил камень за пазухой. Увидев Люду беседующей у конторы с начальником лагеря, погладил камушек злорадной рукой, подошел, сказал:
- Иван Петрович, вы поосторожнее с этой дамой. Она может так обложить, что уши отвалятся, - и был таков.
Через несколько минут девушка, нагнав меня на парковой дорожке, зло ипрезрительно проговорила:
- Слушай, ты, остряк! Если еще раз вякнешь, я подговорю подружек, и загремишь на всю катушку за попытку изнасилования! Понял, козел?!
Я понял. Камень за пазухой рассыпался в песок, песок посыпался на дорожку, и я понял, что свобода ровным счетом ничего не значит, если такие девушки рядом.
