– Но все-таки какой регламент вы бы хотели, товарищ Ольховская? Желание гостя для хозяина закон!

– Давайте пока что вы подготовили, а там в процессе уточним.

Не сказать же, что меня интересует не только увиденное, но и что хозяин захочет показать?

– Хотя скажу, что как члена партии меня интересуют прежде всего настроения наших советских людей. Как и чем живет сейчас Советская Украина.

– То есть культурная программа? – оживился Кириченко. – Ну, это мы вам обеспечим. Вы, наверное, устали с дороги и проголодались? Сейчас возвращайтесь в гостиницу, отдохните немного, ну а после – обед. А вечером в театр – посмотрите, как мы умеем веселиться, несмотря на трудности и лишения! Да, машина с шофером и товарищ Завирайко останутся закрепленными за вами все время, пока вы здесь!

И уже когда я выходила из приемной в коридор, а «пан» Завирайко семенил сзади, я услышала хлопок распахнувшейся двери и голос Кириченко, обращенный к секретарю:

– Кавалеридзе разыскать и ко мне, немедленно. И товарища Слоня тоже!

Обед был не в столовой при ЦК, а в ресторане «Националь». В той же гостинице, где меня поселили, так что мне лишь спуститься из номера, когда пан Завирайко зашел и пригласил. Милиционеры у подъезда, никаких посторонних в зале, и, конечно, все за казенный счет – про деньги никто и не заикнулся. Столы ломятся – борщ, рассольник, нежная буженина, шкварки, кулеш, колбаса домашняя, вареники, всякие галушки с пампушками. И конечно, сало во всех видах! И блины, и оладьи. Они думают, что я съем все, что перед мной поставили? Тут на отделение солдат хватит, после марш-броска с последующим рытьем окопов! А официанты все несут, несут!

Публика за столом – исключительно партийные товарищи. Кто-то при галстуке, кто-то в военной форме, а кто-то в вышитых рубашках и пиджаках поверх. С женами – а вот они все, как по ранжиру, строгие однотонные жакеты и юбки, белоснежные блузки – в легком летнем платье, как я, нет ни одной. И официанты все в вышиванках, как трактирные половые при царе! На стенах, друг напротив друга, портреты Ленина и Сталина. И конечно, два маленьких сине-желтых «грушевских» флажка по углам сцены. Вот зачем ресторан, а не столовая – оркестр готовится, а на сцене, похоже, еще какое-то действие начнется сейчас?

– Ученые говорят, что музыка способствует пищеварению, – изрекает Кириченко. – Да ты ешь, не стесняйся! Ишь, худая какая – отощали вы там, в Москве? Не в обиду скажу – но не умеете вы, московские, есть и пить! У вас это лишь удовлетворение голода, брюхо набил и побежал. А у нас – процесс!

Интересно, это когда мы на «ты» перешли? Или горилка действует – на столах не бутылки, а графины, в которых налита ну явно не вода! И Кириченко, посадив меня себе под левую руку, уже успел проглотить пару стаканов, заедая целым шматом сала. По другую сторону от хозяина банкета сидела женщина в возрасте, усталого вида – наверное, жена. А вокруг слышался стук ложек и чавканье. Затем на сцене появился конферансье и заговорил по-украински. Заиграл оркестр, выбежали парни и девчата в национальных костюмах, стали петь что-то про «дивчину гандзю», кружась в танце. После выскочили казаки с чубами и сплясали гопак. И так на протяжении всего обеда.

– Мы, украинцы, великая и древняя нация, – говорил Кириченко, – и добрый, хлебосольный народ. Любой к нам приди с добром – миром примем! Ну как же это можно, нас и на куски рассекать? Триста лет Украина ждала с нашими братьями воссоединиться – во Львове, Тернополе, Станиславе – и вот опять врозь? А Донбасс всегда к Украине тяготел, спроси в Юзовке или Ворошиловграде любого, под кого он хочет, под Киев или Москву, что услышите? Я бы, по совести, еще и Крым бы точно Украине отдал, поскольку к нашим землям он ближе! А как можно наш украинский язык из государственного обращения прогонять – вот если я с Херсонщины, отчего мне казенные бумаги на родном языке писать нельзя? Вот чем наш язык плох? А, товарищ Кавалеридзе?

– Истинно так, товарищ первый секретарь! – поддержал седоватый уже человек, сидевший напротив. – Вы только вслушайтесь, как звучит украинская речь – ну просто песня! А ведь еще сорок лет назад, при Николашке, наша ридная мова, не побоюсь этих слов, одно из культурных сокровищ человечества, готова была исчезнуть совсем! На ней говорили лишь забитые крестьяне в глухих деревнях – а для образованного человека в Киеве, Полтаве и даже в каком-нибудь Миргороде изъясняться на ней считалось неприличным, ну как на воровском жаргоне! И не было украинских школ, лишь русские, что земские, что церковные – как это было позорно, что родной язык изучался лишь дома, от отцов к детям! И можете представить, не дозволялось само слово «украинец» – говорили «малоросс». И лишь трудам великих подвижников, как Иван Франко, Леся Украинка и другие, мы обязаны тем, что можем слышать сейчас прекрасную украинскую речь! Советская власть была подлинным расцветом украинской культуры – и мне странно и страшно слышать, неужели отныне все будет так, как при царе?

Я взглянула на него, вспоминая прочитанную биографию. Иван Петрович Кавалеридзе, сын грузина и украинки, родился под Полтавой в 1887 г. Учился в Киеве, затем в петербургской Академии художеств и даже в Париже. Скульптор, художник, драматург, кинорежиссер. Известность пришла с памятником княгине Ольге в 1911 г., затем он был главным художником популярной в дореволюционной России киностудии «Тимман и Рейнгард», получал щедрые гонорары. Купил под Киевом дачу, на которой не жил, а сдавал – и место то называлось Бабий Яр. Положим, в том он не виноват, но что, призванный в армию в 1915 г., он на фронт так и не попал, считая, что жизнь сохранить ценнее, это показатель! В 1917 г. он прапорщик, в Царском Селе, видел вблизи царскую семью, – а пребывая до того в Париже, сумел познакомиться и с Лениным, был другом Шаляпина и еще кого-то из деятелей Серебряного века. Знакомство с Лениным помогло при советской власти – среди работ памятник Шевченко, памятник большевику Артему. Студия «Украинфильм» – и оккупированный Киев. Поставленный и там «главным над культурой» киевской управы, учил, что «честность, прилежание и покорность немцам – это божьи заповеди». Оправдывался, что надо было хоть как-то выжить. Теперь вот при Кириченко «придворным искусствоведом» – в той истории умрет в 1978 г. народным артистом УССР.

– А скажите, Иван Петрович, – спрашиваю я его, – как на ваш взгляд, кем должен быть человек искусства? Творцом исключительно по зову своей души, ну как бы это: «Умри, но поцелуя не давай без любви», – или просто работником, с талантом, но исключительно чего изволит заказчик?

Ну, любопытно, что ответит? Если первое – тогда сразу вопрос: так значит, под немцами ваше вдохновение это говорило? А открыто признать второе как-то неприятно!

– Должен стремиться творить по зову музы своей! – изрекает Кавалеридзе, задумавшись всего на секунду. – Но поскольку не так часты ее приходы, как хотелось бы, то должен художник, чтобы дождаться, себя в здравии сохранить. И потому приходится иногда заниматься презренным ремеслом – но кто посмеет за это бросить камень?

– Верно! – говорит Кириченко. – Ты только сказать забыл, что именно советская власть дает художнику возможность творить исключительно по этому… вдохновению! Поскольку то, что при ней – и есть высший прогресс и совершенство, а значит, то, что ей надо, это для тебя и есть твоя муза. Так, или я ошибаюсь? Ты не молчи, режиссер, громче скажи, чтоб московский товарищ слышала!

– Всегда рад служить делу Ленина – Сталина, – произносит Кавалеридзе, – как укажет ЦК и лично товарищ Кириченко!

– То-то же! – покровительственно замечает первый секретарь. – А то я у себя никакой оппозиции не потерплю! Как я скажу, так и будет, ясно?

На сцену выходят дети. Мальчики и девочки, лет тринадцати, четырнадцати, все с красными галстуками. Разворачивают желто-синее полотнище! Оркестр – и детский хор:

– Ще не вмерла Украина, ни слава, ни воля…

Слышу стук мебели – кто-то поспешил встать, кто-то приготовился, рядом все смотрят на Кириченко, а он на меня, что скажу. Ну нет, еще не хватало – продолжаю сидеть, беру вареник. Первый секретарь остается сидеть тоже, вскочившие поспешно садятся, делая вид, что ничего не произошло.