— Пишите, товарищ милиционер! — рявкнула женщина, сверля несчастного старика своими красными пьяными глазами. — Он оскорбил мою личность. И сам он несколько раз пытался опозорить меня. Только не на такую напал.

— Астагифир алла!^[1] — простонал старик, хватаясь за сердце. Потом ударил женщину по лицу. — Блудница! Блудница! Сгинь, нечистое отродье!

— Перестаньте, аксакал! Не распускайте руки в рабочее время, — сказал милиционер.

— Запри и этого вместе с ним! — бесновалась женщина, уперев руки в бока. Пощечину старика она как-то не приняла во внимание, словно мимо пролетела надоедливая муха.

— Гражданин, как ваша фамилия? — спросил милиционер у Таса, который стоял словно во сне.

— Она ведь сказала, что знает меня, спросите у нее, — заупрямился тот.

— Если и сказал свое имя, все равно соврал, — даже глазом не моргнув, отозвалась женщина.

— Меня зовут Тас, фамилия Тасболатов.

— Ложь! — закричала женщина. — Таких имен не бывает.

— Не будет же он менять свое имя, которым назвал его отец! — с возмущением подключился к разговору аксакал, но милиционер сказал ему:

— Аксакал, вы пока идите, я вызову вас потом.

Тот, недовольно бормоча что-то под нос и покачивая головой, вышел из комнаты.

— Где ваш паспорт? — спросил милиционер у Таса.

— В номере.

— А ваша специальность?

— Архитектор.

— Когда и откуда прибыли?

— Сутки назад, из Алма-Аты.

— С какой целью?

— Дело в том, что я проектировал город Актау. Так что он мне вроде сына родного. Еще раз хотел посмотреть на него, узнать, какие люди здесь живут. Теперь сожалею.

— Почему? — спросил милиционер.

— Потому, что, выходит, построил город ради вот такой женщины, лишенной совести и чести. В общем, зря приехал.

— Все врет, — убежденно сказала женщина. — Если ты построил город, то почему об этом никто не знает? Почему твое имя не выбито на граните?

— Имя архитектора — сам город. Имя не пишется только буквами, а пишется иногда камнем, кирпичом, бетоном, стеклом…

— Гражданин Тасболатов, оставьте свою философию, пока идите в свою комнату, — сказал милиционер, затем повернулся к женщине: — А с вами, гражданка, поговорим по-другому.

Та завизжала:

— Отпускаешь подлеца?! Невинную наказываешь?! Подам на тебя жалобу в облуправление!

— Жалуйтесь куда хотите. Предупреждаю: и близко не подходите к гостинице «Интерконтиненталь», запру в тюрьме.

— Это мы еще посмотрим, кто кого запрет. Да знаешь ли ты, что твой начальник… мой…

Дальнейшего Тас не расслышал, он быстро вышел, плотно прикрыв за собой дверь, радуясь, что избавился от такой напасти. К нему подошел старик дежурный, который до этого прохаживался взад и вперед по вестибюлю, заложив руки за спину.

— Сынок, помни одно, — заботливо сказал он. — Никогда не подходи к городским бабам, замарают, оговорят, особенно когда напьются да станут плакать. Не верь их слезам. О аллах, что нас ждет впереди!

— Отец, это для меня хороший урок. Больше я к ним не подойду, пускай хоть вешаются. Но сейчас мне все-таки повезло, милиционер оказался умным парнем.

— Да, люди бывают разные, — согласился старик, потом снова пробормотал: — О аллах, что нас ждет впереди!

Пока Тас пешком поднимался на десятый этаж, совсем выбился из сил. Сердце отчаянно колотилось. Он удивился этому. Ведь как-никак мастер спорта по вольной борьбе и в последнее время, несмотря на свой возраст, занимался каратэ. И вот выдохся, как инвалид, с трудом поднялся на десятый этаж. «Наверное, это все нервы», — подумал он.

Действительно, с нервами у него было не все в порядке. До утра не сомкнул глаз. Только начинал засыпать, перед ним появлялась эта яростная бабенка, словно взбешенная верблюдица. Он курил, умывался холодной водой. В общем, никогда не чувствовал себя таким уставшим и вымотанным, как в эту ночь. На балкон выходить почему-то не хотелось.

В такие моменты вспоминаются почему-то только самые плохие и неприятные случаи из жизни. Нервы Таса были на пределе то ли из-за этой визгливой наглой женщины, то ли оттого, что в туалете беспрерывно бежала вода. Может быть, там разъело резьбу или что-то сломалось, но вода все шуршала и шуршала, не останавливаясь. Тас попробовал исправить, заглянул в бачок, подергал поплавок, но ничего у него не получилось…

«Все-таки зря я сюда приехал. Лучше было бы махнуть на родину к своим, которые сейчас, в эту пору, откочевали на джайляу^[2], чем сидеть тут, в душном городе. Там бы я встряхнулся, развеялся, попил бы кумыса, поскакал на коне. Но что толку от моих сожалений? С тех пор как я был последний раз в ауле, наверное, прошло уж сто лет. Тогда отец очень рассердился из-за того, что я редко к ним приезжаю. Он с досадой сказал: «Эх, сынок, лучше бы ты сосчитал да принял мою скотину, чем отдавать ее на растерзание волкам и прочим хищникам. Я ведь уже старый стал. У меня нет близких родичей, которым я мог бы доверить имущество. А ты мой единственный сын, но шагнул не в нашу сторону, отпрянул от нас, словно от чумы. Приезжай, если выберешь время, отдохнешь от своих пустых бумаг и от Алма-Аты. Если ты строишь дома, то остальные казахи жуков собирают, что ли? Они ведь тоже делом занимаются. И что с тобой случилась за напасть такая, не хочешь видеть свой родной край? Я уже прожил свои семьдесят лет, но в городе никогда не бывал и не хочу туда. Нам со старухой хватит и покосившейся лачуги. Казах не сдох с голода, хотя и не клал один кирпич на другой, не строил вычурных дворцов. Если уж ты так силен, сынок, почему не построил те свои дома в ауле?»

Я тогда не знал, что ответить. Но понял одно, что отец не принял бы никаких моих соображений и рассуждений на эту тему. Характер старика известен — если уж он что решил, его не склонишь на свою сторону никакими силами, хоть трактором тащи.

Он, конечно, расстраивался еще и из-за того, что я развелся с женой. В этом он тоже винил меня. Как будто я первый и последний на свете человек, который развелся с женой! Во всяком случае, мой авторитет в глазах родичей сильно пострадал. Однако никто не спросил, кто виноват в этом разводе, никто не разобрался в сути вопроса, да и не пожелал разбираться. Для них было ясно одно, что всегда в таких случаях виноват мужчина. Никому не было дела до того, что я ушел от жены с одним чемоданом, как конь, освободившийся от ненавистного хомута, оставил все вещи и даже свои любимые книги.

Я никогда не противоречил ни одной ее прихоти, пальцем не тронул и все равно оказался виноват. А она ровно через полгода привела в дом другого мужчину. Теперь оба живут припеваючи, ни в чем недостатка нет. А я живу как бродяга. Впрочем, так мне и надо. Проявил, называется, великодушие. К чертям такое великодушие! Надо было судиться да разделить все поровну.

С чего же начались наши передряги? Она сказала: «Ты такой недотепа, не умеешь добывать деньги, как другие. Кроме месячной зарплаты, никакого дохода. Чем сидеть в городе, лучше бы строил птицефермы да свинарники: купался бы в деньгах».

Архитектура для нее не искусство, а какие-то черточки на бумаге, никому не нужные. Ну разве можно жить с такой дурой? И я понял, что ей нужен покладистый муж, лишенный совести, благородства, верности, способный загребать деньги, брать у людей, а не давать. А такие, как я, растяпы, способные жить на месячный оклад, подобно овце у кормушки, ей не нужны… Но, боже мой, какой она была красавицей! Как степной тюльпан, который вот-вот распустится. Ни одного изъяна не заметишь в ней. И она сама полюбила меня. Не пропускала ни одного соревнования, где я участвовал, преподносила с улыбкой цветы, когда я побеждал. И вот за какие-то десять лет вдруг превратилась в бабу-ягу. Просто трудно поверить.

А когда мы метались в поисках квартиры, она была тихой, как овечка, делила поровну и радости, и горести; как говорят, укрывалась со мной коротким одеялом жизни, когда ноги прикроешь — голова под ненастьем, голову спрячешь — ноги мерзнут. Но как только наш быт наладился, вдруг начались ссоры. Почему? Не могу понять. Казалось бы, всего хватало. Вот уж правда — надо съесть пуд соли с человеком, чтобы узнать его. Только тогда, наверное, и поймешь человеческую душу, когда вместе испытаешь и невзгоды, и славу. А мы, наивные, думали, что знаем друг друга давно. Оказывается, ничего мы не знаем, и прежде всего самих себя. Наверное, самое сложное и трудное в этом мире познание человека, его души».