Это сейчас – мила и безвредна. Однако чем-то подобным Жужа пару дней назад зачаровала Леденца до такой степени, что он сутки выполнял приказы маленькой ведьмы и в конце концов привел гостью в Новую Голландию (привел – лишь в том смысле, что показывал дорогу). Ясно, почему железный сталкер до дрожи ее боится.

– Там тетя, – внезапно произносит Жужа и показывает рукой.

Виртуальная пчела тут же растворяется на солнце.

– Что за тетя? – мы спрашиваем в три голоса.

Она снимает очки. Глазищи у нее… да, это что-то. Широкая оправа плюс линзы все-таки скрадывают не вполне человеческий (мягко выражаясь) вид, а так было бы трудно привыкнуть.

У Жужи – «птичье зрение». Глаза не просто навыкате, как, скажем, у людей с больной щитовидкой, а выдаются вперед и вбок. Угол обзора – до двухсот сорока градусов. Радужка пепельно-серая. Зрачки совершают моментальные движения, реагируя буквально на все, причем независимо друг от друга. Даже чисто внешне это впечатляет, но если к тому же знать, что зрение у девочки многофокусное, что монокулярным или бинокулярным оно становится по желанию и что в сетчатке у нее имеется четыре вида цветочувствительных клеток, а не три, как у всех…

– Там, на крыше, – показывает Жужа на здания, тянущиеся вдалеке, по другому берегу Адского канала. – Стоит, смотрит на нас. Странная какая-то…

Отсюда, само собой, никакой «странной тети» нам не видно, слишком далеко. Эйнштейн хватается за свой бинокль. Мой остался в Доме коменданта, в моем кабинете, так что я живо сдергиваю оптику с Леденца, он и пикнуть не успевает.

Смотрим, ищем, никого не находим.

– Ушла, – констатирует Жужа и вздыхает с завистью. – А волосы, какие ж у нее волосы… Хочу такие.

Она печально вздыхает, машинально касается своих «мышиных хвостиков»…

Может, всего лишь детские фантазии? Придумала себе маму, которой у нее нет, или воображаемую подругу с волосами, каких у нее никогда не будет, а мы с Эйнштейном понапрасну насилуем зрение и оптику?

Разобраться не успеваем: слышим странный звук, похожий на стон. Натали держится за голову, мучительно морщась. Я подскакиваю к ней:

– Что такое, малыш?

– На мозги все давит и давит. Еле терплю. Как будто снова в Чернобыле.

– И ты молчишь?! – взвивается Эйнштейн. – Дура!

– Чернобыля давно нет, схлопнулся! – кричит она в ответ. – Откуда давление? Я думала – это Лоскут шибанул, но до сих пор не проходит, зараза… наоборот, усиливается…

– На что похоже, детка? – торопится спросить Эйнштейн. – Можешь описать?

– На атаку контролера. Ну, бред же… откуда тут контролер… главное, сильный, сука…

Сказала она это, и я сам вдруг осознаю, что испытываю примерно то же, только в стертой форме. Мозги мои и правда что-то прессует. В чернобыльской Зоне говорили – ментальное давление. Было дело, Натали однажды столкнулась с тварью, прозванной контролером и обладавшей уникальными способностями подчинять чужую волю, – тогда разошлись при своих, встреча закончилась вничью, но сейчас-то? Где Чернобыль – и где Санкт-Петербург?!

Смотрю на Эйнштейна и вижу – его посетили те же мысли, те же ощущения.

Шеф реагирует моментально: возможно, это и спасает Новую Голландию. Заодно и всех нас.

– Надеть шлемы! – командует. – Передать по цепочке! Боевая тревога!

Шлемы похожи на мотоциклетные, с металлической прослойкой внутри, они входят в стандартный комплект сотрудника Вивария, не говоря уже об охранниках. Даже пробники не столь важны на нашей территории. Шлемы худо-бедно защищают мозг от воздействия электромагнитного поля, а подавляющее большинство суггесторов (в том числе чернобыльский контролер) – именно «электромагнетики». Никакой аномал пока не способен преодолеть эту простенькую защиту; во всяком случае, Натали не может, а она – самый сильный суггестор из всех, кого я встречал. Остается еще акустическое воздействие, но оно не сравнится по действенности с электромагнитным. Так что шлемы – это да. И побыстрее…

Не все успели.

Когда остров атакуют, с четверть наших остается без защиты, то есть без шлемов. С голенькими, ничем не прикрытыми мозгами, дави не хочу. Их и раздавил невидимый суггестор. Вообще экипированы наши секьюрити так себе, стандартные комплекты «Витязь», у которых вдобавок вся электроника к чертям полетела. Охраняют базу обычные контрактники, навербованные Центром с бору по сосенке. Есть среди них, конечно, ребята опытные, но и они не элита, нет. А остальные… Не будем о грустном.

Плюс некоторое количество сталкеров, которые скорее разведчики, чем охранники. Такой вот гарнизон. В случае серьезного штурма – жидко и неубедительно.

С другой стороны, кто ждал штурма? Ничего подобного не ждали, тем более сразу встык за большим сюрпризом в виде свалившегося с неба Лоскута…

Зачем его вообще штурмовать, этот чистенький остров, лишенный реальных ценностей?

Зато те, кто двинулся на приступ, – натуральный спецназ. Снаряжение по высшему сорту – спецкостюмы, каких я раньше не видывал, гаджеты всякие, причем в рабочем состоянии! У нас даже пьезозажигалки перестали искру давать, а у них почему-то все прекрасным образом фурычит.

Работающие гаджеты, впрочем, засек лишь я. Кто еще, кроме Питера Пэна, смог бы эту странность увидеть? Мельком удивляюсь и выбрасываю из головы, не до того. При первых же выстрелах роняю на землю Натали и Жужу, падаю сам и только потом начинаю мыслить. Рефлексы, блин…

– За мной! – кричит Эйнштейн Леденцу. – К двадцать восьмому боксу!

– Вдвоем не удержим, – ворчит сталкер, однако тоже срывается с места.

Пригибаясь, они бегут в сторону Крюкова канала по дорожке вдоль пруда. Эйнштейн оглядывается на нас:

– Горгона, детка, на тебе тварь. Нейтрализуй, иначе накроемся медным тазом…

Как много лишних слов… Хватило бы трех, словоблуд.

Горгона – это Натали. Десять лет, как моя жена отказалась от своей клички, которой когда-то не просто гордилась, а полностью соответствовала, но Эйнштейн помнит, не может забыть. В прошлой жизни он считал ее адовым отродьем, подлежащим уничтожению, – точно такой же тварью, которая прессует сейчас мозги обитателей Новой Голландии. Он вообще с предубеждением относится к аномалам, умеющим влиять на сознание людей, хотя и сам в некоторой степени из таких же. Фобия у шефа на суггесторов, не случайно со шлемом своим не расстается даже вне Зоны…

Но куда это – к боксу номер двадцать восемь? Насколько я знаю, на территории базы всего двадцать шесть пронумерованных строений: начиная с первого – Дома коменданта, где все начальство. Цифра два закреплена за Бутылкой. Двадцать шесть – бывшая библиотека (не такая уж и бывшая, некоторые чудики до сих пор оттуда старые книжки таскают). Спрашивается, что такое номер двадцать восемь, а также, до кучи, – двадцать семь? Что боссу там «удерживать»? И какими силами? Если у Леденца винтовка всегда с собой, то Эйнштейн безоружен… хотя оружие, надо полагать, не проблема. Проблема в том, что босс темнит, что-то скрывает. От меня скрывает!

– Хамидов, Брицак, за мной! – слышу его зычной зов. – Остальные на периметр!

Стрельба меж тем пошла нешуточная. И такая тоска меня берет, такая обида на судьбу – за то, что даже пары спокойных дней подарить не может, – что я вою и бью лбом землю, и бешеная злость скручивает мой разум штопором, и еще секунда – вскочил бы как есть и бросился бы на гадов с голыми руками… Только прикосновение Наташки меня успокаивает, она умеет.

Утешает одно: час неурочный (эксперимент с Муратом по ряду причин был запланирован на раннее утро), и подопечные до сих пор остаются в Бутылке, в своих апартаментах, не успели разойтись по лабораториям… Не смогут использовать оказию для побега. Случись все позже – лаборанты без помощи охраны не справились бы, а охранники никак не успели бы помочь, слишком быстро все завертелось, и каждый ствол стал нужен на периметре…

Закончилось все, забегая вперед, тоже очень быстро. Никаких вам безбожно затянутых голливудских баталий.