Я молча подчинился. Он усадил меня в кресло пассажира, а сам занял водительское место. Почему он предпочел говорить здесь, а не в доме, я понял сразу. И он понял, что я понял, не мог не понять. Кресло под моим задом и «торпеда» передо мной были нашпигованы датчиками, которых обычный человек не заметил бы. Я заметил. Мобильный компьютерный полиграф в скрытном, ненавязчивом исполнении. Программно-аппаратная гарантия честности. Куратор включил оборудование, не особо таясь, и пояснил:

– Извините, Петр, но так надо. Пожалуйста, не жгите тут ничего, оно казенное.

– У вас тоже что-то стряслось?

– Почему «тоже»?

– Да так, к слову.

– Ну, если к слову, давайте начнем с текучки. В какой стадии находится разработка банды мутантов в районе Сенной? Как намерены подбираться к их вожаку?

– В рабочей стадии находится. Хотя Лоскут смешал все карты, надеюсь, вы не станете с этим спорить. А до того наш сотрудник привел девчонку-аномала, называющую себя Жужей…

– По моим сведениям, дело было наоборот.

– Тогда зачем спрашиваете? Нужны подробности, так вот вам: Леденец со своей группой отправился в район Сенной – искать ту самую банду…

– Леденец?

– Командир над сталкерами.

– А, Прокофьев… Продолжайте.

Я продолжил:

– Группу накрыл первый Лоскут, из троих выжил только он. Наткнулся на Жужу, и вряд ли это была случайность. Она засрала ему мозги и заставила привести к нам.

– Зачем?

– Говорит, ей угрожала опасность. Как раз из-за конфликта с вожаком. А Леденец теперь ее до дрожи боится. Если общается с ней, то только в монохромных очках, как, кстати, и ваши охранники. Лично я считаю, нам с Жужей крупно повезло.

– И какие у Эбенштейна на нее виды? Он через нее рассчитывает выйти на вожака?

– Не в курсе, босс меня в свои планы не посвятил. Может, просто не успел.

Бабуин внимательно смотрел на монитор. Я был спокоен, мне скрывать нечего. Он кивнул. Тогда я добавил:

– Мое мнение: разумнее не торопиться и начать с исследований, а потом уже планировать, как Жужу использовать. Но решаю не я.

– Что, если нам вместе попробовать разобраться в замыслах вашего босса? – предложил он, как бы невзначай озвучив только что пришедшую мысль. – Вы присмотритесь к нему чуть более внимательно, поделитесь своими наблюдениями – строго доверительно, тет-а-тет, никакой фиксации…

Предложение было скверно завуалированным требованием стучать на Эйнштейна, и повторялось оно из беседы в беседу. Фактически добрая традиция. Мой ответ, впрочем, был столь же традиционен:

– Мое дело – техника, господин майор, в людях я ничего не понимаю. А наблюдательность мою вы сильно преувеличиваете.

– Ну что вы упираетесь, Панов? Давайте говорить прямо. Вы же русский в отличие от вашего Эбенштейна, хоть и выросли за границей. Неужели патриотизм для вас пустой звук?

– Прямо так прямо, – согласился я. – Связи между патриотизмом и тем, что вы просите, я не вижу. Я и так сотрудничаю по максимуму того, на что способен. Вы же и сам не думаете, что я соглашусь, вы отлично знаете мое досье, вы вообще знаете меня лучше, чем я сам и моя жена. Это если прямо.

Сказал ему все это – спокойно и вежливо.

Он вздохнул. Конечно, он предвидел мою реакцию, но был обязан сделать очередную попытку. Боюсь только, что когда-нибудь это предложение поступит в такой форме, что не откажешься. Не сейчас, и ладно…

Бабуин, однако, имел касательно «не сейчас» свое мнение и активно работал над тем, чтобы частица «не» в этих словах исчезла, испарилась…

Выяснился сей факт, когда в его руках появились фотографии с недавно анонсированными «нюансами».

Куратор достал их как бы между прочим, задумчиво покрутил в пальцах… Перетасовал ловко, точно опытный картежник, – пачечка была солидная, десятка три снимков, не меньше.

Я изобразил равнодушие, даже не пытаясь разглядеть, что изображено на мелькающих фотках. А сам вдруг понял – наступил главный момент разговора. Тот, ради которого разговор и затевался. Я врал насчет того, что, мол, не разбираюсь в людях; незримые токи, разность потенциалов, управляющих чувствами столь примитивных созданий, как этот Бабуин Павианыч Мартышкин, я видел почти так же отчетливо, как токи обычные. Он здорово напрягся, хоть и играл в невозмутимость. В воздухе повисло напряжение.

Все предшествующее было прелюдией, имеющей целью отвлечь меня и снять защитные барьеры.

– Полюбопытствуйте, господин Панов… – наконец сказал Бабуин ожидаемое.

Полюбопытствовал… На первых снимках были люди, мне незнакомые. И снимки во весь рост, и детально заснятые повреждения – ожоги, у некоторых достаточно серьезные, обширные и глубокие.

– Кто это и что это? – спросил я, когда после десятого снимка однообразие сюжетов начало несколько утомлять.

– Жертвы вспыхнувших и взорвавшихся девайсов, – объяснил Бабуин. – Вернее, взорвавшихся аккумуляторов. Все как один находились поблизости от пострадавшей электролинии или от сгоревших подстанций.

– Вот к чему ведут потуги производителей уменьшать размеры литиевых аккумуляторов и одновременно увеличивать их мощность! – произнес я наставительным тоном.

Ну а что еще сказать? Оправдываться глупо: в моем доме растут две будущие королевы, властительницы мира, и эти мелкие неприятности – всего лишь издержки роста…

– Вы смотрите, смотрите, там чем дальше, тем любопытнее…

Я нехотя продолжил перебирать пачечку.

– Трудно будет этой девушке выйти замуж, – прокомментировал майор следующий снимок. – С одной-то уцелевшей сиськой…

По тону трудно было понять, сочувствует он пострадавшей или издевается над ней. Я промолчал. Не выйдет замуж, так не выйдет, нечего было телефон таскать в нагрудном кармане…

Очередной снимок заставил-таки меня разжать губы:

– Она что, ненароком проглотила телефон? Или это кадр из новой серии «Чужого», по ошибке сюда затесавшийся?

– Не телефон и не проглотила… Внутри гражданки Самулевич Т. В., шестьдесят шестого года рождения, взорвался вживленный ей кардиостимулятор.

– Предупреждают ведь их, предупреждают: не гуляйте со стимуляторами вблизи источников электромагнитных возмущений… А они все равно гибнут по собственной глупости.

Других, кроме Самулевич Т. В., жертв кардиостимуляторов и собственной глупости в подборке не оказалось. Следующий кадр напоминал творение художника-анималиста, специализирующегося на птицах, если бы он, художник, зачем-то решил переписать на свой манер «Апофеоз войны» Верещагина. Громоздилась внушительная груда дохлого воронья: одни птицы обугленные, лишившиеся перьев, другие выглядят почти как живые, есть и промежуточные варианты. И не одни вороны пострадали: в серо-черной вороньей пирамиде виднелось не столь уж мало тушек сорок, голубей и еще каких-то птичек небольшого размера. Наверху, венчая пирамиду, раскинули опаленные крылья два аиста – их гнездо, свитое на опоре ЛЭП, было местной достопримечательностью. Теперь не будет. Оставлю завтра паршивок без сладкого…

Какого-нибудь эколога или гринписовца зрелище мертвых пташек могло расстроить больше, чем вид пострадавших людей и развороченной грудной клетки гражданки Самулевич. Но и начальство Бабуина призадумается, просмотрев этакую подборку. А она, без сомнения, ляжет на начальственный стол, если я не отнесусь с пониманием к просьбе майора, касавшейся Эйнштейна…

Так подумал я – и ошибся. Цель демонстрации состояла не только и не просто в заурядной попытке шантажа и давления. Подгоревшие люди и птицы стали лишь прелюдией, запевкой и присказкой к главной теме. Потому что со следующего кадра на меня уставился персонаж, никаких внешних повреждений не имевший.

– Вам знаком этот человек? – спросил Бабуин ровным голосом, осторожно поглядывая на монитор.

Некто в длинном плаще стоял возле авто и курил. Общий план. Крупный. Лицо…

Конечно, я его знал. Забыть эту гниду невозможно, хоть двадцать лет пройдет, хоть полвека… Прошло всего десять. Через десять лет я снова его увидел.