В первые месяцы Фридун помогал отцу. Узнав о том, что мальчик знает грамоту, учитель позвал его однажды к себе, побеседовал и в свободные часы стал заниматься с ним. На следующий год учитель определил Фридуна в третий класс той самой школы, где преподавал сам.

Фридун учился хорошо, успевая даже помогать отцу, который хотя и много страдал едали от родины, но все-таки благодарил небо за встречу с добрым человеком. Изредко отец брал с собой Фридуна в город. Отец возвращался расстроенный, его удручали городской шум, ужасающее зрелище нищеты и голода. Даже вернувшись в уединенный сад, отец долго не мог прийти а себя.

- Это сущий ад! - говорил он потом сыну.

Тем не менее отец чувствовал себя почти счастливым: у него есть кусок хлеба и кров над головой, к тому же и сын учится.

Однако это благополучие длилось недолго. На третий гол жизни в столице отец Фридуна заболел тифом и умер. Фридун остался один-оденешенек, но добрый учитель не выбросил мальчика на улицу, он заменил ему отца.

Старый учитель был большой мечтатель. Все зло в мире он объяснял невежеством. По вечерам он садился на скамью пол ветвистым деревом и говорил Фридуну, опираясь на свою палку:

- Учись, сынок! Только луч просвещения способен рассеять мрак невежества. Учись, чтобы потом учить других. Счастье человечества в просвещении!

Эти слова запали в душу Фридуна, и юноша решил стать учителем.

Когда Фридун окончил среднюю школу, воспитатель помог ему поступить учителем в одно из начальных училищ Тебриза. Однако проработав год, Фридун понял, что ему недостает знаний, и, чтобы пополнить их, он отправился в Тегеран, намереваясь поступить здесь в университет.

В первый же день приезда Фридун пошел навестить своего старого учителя. На стук вышел незнакомый человек. Он сказал, что учитель умер и его сад и дом достались по наследству племянникам.

Столица сразу показалась Фридуну чужим и враждебным городом. Посетив в тот же день могилы учителя и родителей, Фридун решил уехать на лето к брату своей матери - дяде Мусе. Оп поработает там у дяди, скопит немного денег и вернется потом в Тегеран учиться...

Призыв муэдзина с невысокого минарета сельской мечети напомнил правоверным о наступившем часе молитвы - намазе.

Муэдзин пел лениво и вяло, точно вынужденно повторяя надоевшую ему унылую песню. В голосе его чувствовались явные признаки усталости. Одновременно этот голос, казалось, сеял вокруг неясный страх, напоминал о чем-то зловещем. При первых же его звуках правоверные прекращали разговоры, останавливались па полпути, отрывались от работы, произносили молитву, славящую пророка Мухаммеда, чтобы затем совершить омовение и приступить к намазу.

Лишь Фридун не тронулся с места. Он все так же лежал и глядел то в бездонное небо, то на честных деревенских тружеников, которые в рабском страхе трепетали перед этим небом. Но голос Мусы заставил его подняться.

- Фридун, милый, повей немного, а я помолюсь! - сказал Муса.

Фридун неторопливо поднялся и стал веять обмолоченный еще пять дней назад хлеб.

Муса, как бы оправдываясь, добавил виновато:

- Знаешь, братец, не часто бывает такой ветерок. Сегодня надо все провеять, чтобы завтра обмолотить оставшееся.

Фридун взглянул на бронзовое от солнца лицо Мусы и ничего не ответил. Он вспомнил Гасанали, которому несколько минут назад подал вилы. Да, у всех жителей деревни, от мала до велика, почерневшие, обожженные лица.

Муса нагнулся и поднял лежавший между снопами небольшой кувшин; неторопливо вытащил тряпичную затычку и накренил сосуд. Вода не шла. Муса поднял кувшин и потряс.

-Ах, чтоб тебя!.. - повернулся он к Фридуну. - Ни капли не оставил.

Фридун потянулся за кувшином.

- Дай сбегаю к роднику!

- Нет, поздно. Пока ты вернешься, время намаза пройдет. И работа задержится. Обойдусь без воды.

Он повернулся к девушке лет семнадцати, которая большим веником обметала края тока.

- Гюльназ, сходи-ка по воду... Надо к ужину запастись.

Девушка бросила веник на молотильную доску, подняла кувшин на плечо и медленно, утомленно побрела к роднику.

Фридун снова взялся за работу. Взгляд, брошенный на крупные зерна пшеницы, наполнил его грудь радостью. И он стал веять с удвоенным усердием.

Муса, следивший за его точными движениями, захватил горсть пшеницы, стал любоваться ею.

- Машаллах! Вот добро-то! Вот жизнь! - с гордостью в голосе сказал он и отошел в сторону. Затем, вынув из кармана истрепавшийся и грязный молитвенный платок, он постелил его на земле и принялся за молитву: Аллаху-акбер! Велик аллах!..

Фридун работал, не обращая, внимания ни на завывание муэдзина, ни на возгласы "аллаху-акбер", летевшие со всех гумен.

Взмах - и тяжелые пшеничные зерна падают на землю у его ног, а легкую мякину относит чуть в сторону.

Семилетний сын Мусы Аяз отгребал мякину подальше от зерна, а ту, что ложилась рядом с зерном, тщательно собирал в кучу и просеивал через крупное сито. Ребенок не давал пропасть ни одному зернышку. Он то и дело с несвойственной его возрасту серьезностью покрикивал на пятилетнего Нияза:

- Принеси чашу! Собери пшеницу! Подай частое сито, надо отсеять землю!..

Нияз старательно и деловито выполнял поручения старшего брата.

- Аяз! А почему не идет мама?

- Что, есть захотел? - спросил Аяз. - Потерпи малость, придет...

Оба мальчика с утра работали на току наравне со взрослыми. Палящее солнце, тяжелый труд и голод совершенно изнурили детей. Фридун глядел на них, и острая боль пронизывала его сердце. Плач, доносившийся из-за скирды, делал эту боль еще острее. Это плакала самая маленькая дочь Мусы - Алмас, которой только недавно исполнилось три года. Нияз подбежал к ней и, лопоча что-то на своем детском языке, старался унять сестренку:

- Ну, чего ревешь? Вон, смотри, мама идет.

При этом он показывал рукой на дорогу к деревне. Девочка на минуту умолкала, но, не видя матери, начинала голосить еще громче. Наконец, не выдержав, заплакал и сам Нияз. Услышав плач сестренки и братишки, Аяз отложил сито и побежал к ним.

- Не плачьте! Не плачьте! - говорил он, обнимая детей и гладя их головки. - Сейчас мама придет!

Кое-как успокоив ребят, он оставил Алмас на попечение братишки и вернулся к прерванной работе.

Фридун, подавленный тяжелыми чувствами, продолжал машинально веять, но в душе его вскипал гнев.

На всех гумнах, расположенных в один ряд, также веяли вручную. И на каждом из них желтели холмики пшеницы, плод долгого и усердного труда.

Урожай выдался в этом году отличный. Это изобилие пробуждало в каждом какие-то надежды на будущее. Такой урожай даст возможность уплатить долг помещику, выделить долю, полагающуюся мулле на мечеть, неимущим привести в порядок свое хозяйство, обеспечить сносное существование семьи до нового урожая.

В глазах тружеников была радость, в обращении чувствовалась какая-то дружественная мягкость и теплота.

На краю гумна показалась тетя Сария, которая весь день работала здесь и отлучилась только затем, чтобы принести из дому поесть.

Завидев мать, меньшие дети подбежали и ухватились за ее подол. Сария, понимая, как сильно ребята проголодались, поспешила к скирде, прямо на голой земле расстелила скатерть и развязала узелок. Медную, почерневшую от огня миску она поставила на середину скатерти и накрыла ее лавашем.

Увидев, что ужин готов, Муса кончил молитву, аккуратно сложил молитвенный платок и, поцеловав его, сунул в карман:

- Пойдем сынок! - сказал он, поднимаясь. - Пойдем, Фридун, покушаем!

Затем он повернулся к Гюльназ, которая возвращалась с родника с полным кувшином на плече.

- Иди, дочка! И ты голодна!

Фридун прислонил вилы к еще не обмолоченным снопам, подошел к скирде и, поджав под себя ноги, сел на землю напротив дяди Мусы.

Гюльназ устроилась рядом с матерью.

Они отрывали куски лаваша, брали из миски сыр и, завернув его в лепешку, с жадностью ели.