Он лелеет надежду, что из безликой толпы появится женщина, которая ответит на его взгляд, безмолвно приблизится к нему, и они вместе отправятся в его комнату (все еще безмолвно — каким могло бы быть их первое слово? — это невозможно вообразить), она займется с ним любовью, исчезнет во мраке, вновь появится на следующий вечер (он будет сидеть над своими книгами, когда раздастся стук в дверь), снова обнимет его, снова ровно в полночь исчезнет, и так далее — таким образом преобразуя его жизнь и высвобождая потоки стихов в духе «Сонетов к Орфею» Рильке.

Приходит письмо из университета в Кейптауне. На основании того, что у него диплом с отличием после сдачи выпускных экзаменов по усложненной программе, ему дают стипендию для продолжения образования и занятий исследовательской работой при университете.

Сумма слишком мала, чтобы позволить ему заниматься при Британском университете. В любом случае, теперь, когда он нашел работу, и подумать нельзя от нее отказаться. Кроме отказа от стипендии есть только один вариант: зарегистрироваться в университете Кейптауна в качестве бакалавра, занимающегося исследовательской работой для получения степени магистра in absentia, заочно. Он заполняет бланк. В графе «Область исследования» он пишет, поразмыслив: «Литература». Было бы приятно написать «Математика», но правда в том, что он недостаточно умен, чтобы продолжать заниматься математикой. Возможно, литература не так благородна, как математика, но, по крайней мере, в литературе его ничего не отпугивает. Что касается темы исследования, он некоторое время носится с идеей предложить Cantos Эзры Паунда, но в конце концов останавливается на романах Форда Мэдокса Форда. Чтобы читать Форда, хотя бы не требуется знать китайский.

Форд (настоящая фамилия Хьюффер), внук художника Форда Мэдокса Брауна, опубликовал свою первую книгу в 1891 году в возрасте восемнадцати лет. С этого времени и до самой смерти в 1939 году он зарабатывал исключительно литературным трудом. Паунд назвал его величайшим стилистом прозы своего времени и клеймил английскую публику за то, что она игнорирует этого писателя. Пока что он прочел пять романов Форда — «Хороший солдат» и еще четыре, включая «Конец парада», — и убежден в правоте Паунда. Он поражен сложной хронологией сюжетов Форда, мастерством, с которым нота, как бы случайно взятая и безыскусно повторенная, через несколько глав становится главным мотивом. Его также тронула любовь между Кристофером Тьетдженсом и Валентиной Вэнноп, которая гораздо младше него, — любовь, завершить которую обладанием Тьетдженс воздерживается, несмотря на готовность Валентины, потому что (как говорит Тьетдженс) мужчина не должен лишать невинности девственниц. Преобладающая черта характера Тьетдженса — лаконичная благопристойность — кажется ему восхитительной, кажется квинтэссенцией английского духа.

Если Форд смог создать пять таких шедевров, говорит он себе, то, конечно, должны быть и другие шедевры, пока что неизвестные, затерявшиеся среди беспорядочной массы его произведений, которые еще только начинают каталогизировать, — шедевры, которые он откроет. Он сразу же берется за чтение Форда, проводя все субботы в читальном зале Британского музея, и еще два вечера в неделю, когда читальный зал открыт допоздна. Хотя ранние произведения писателя его разочаровывают, он продолжает читать, делая скидку на то, что Форд тогда еще только учился ремеслу.

Однажды в субботу он разговорился с читательницей за соседним столом, и они вместе выпили чаю в буфете музея. Ее зовут Анна, она полька по происхождению и говорит с легким акцентом. Она исследователь, и визиты в читальный зал входят в ее служебные обязанности. В настоящее время она изучает материалы о жизни Джона Спика, который обнаружил исток Нила. В свою очередь он рассказывает ей о Форде и о том, что Форд написал книгу о Джозефе Конраде. Они беседуют о пребывании Конрада в Африке, о его ранних годах жизни в Польше и стремлении стать английским сквайром под конец жизни.

Во время беседы он думает: уж не знак ли судьбы то, что он, изучающий Ф. М. Форда, познакомился с соотечественницей Конрада? Может быть, Анна — его суженая? Она определенно не красавица, Анна старше его, у нее худое лицо, очень худое, на ней бесформенная серая юбка и практичные туфли без каблуков. Но кто сказал, что он заслуживает лучшего?

Он уже готов пригласить ее куда-нибудь, скажем, в кино, но тут мужество покидает его. А что, если искра потом не пробежит? Как он будет выпутываться из этой ситуации без позора?

В читальном зале есть и другие постоянные читатели — как он подозревает, такие же одинокие, как он. Например, индус с изрытым лицом, от которого исходит запах гнойных нарывов и несвежих бинтов. Каждый раз, как он идет в туалет, индус следует за ним и, кажется, хочет заговорить, но не решается.

Наконец однажды, когда они стоят рядом у раковины, этот человек заговаривает. «Вы из Кингз Колледжа?» — чопорно спрашивает индус. «Нет, — отвечает он, — из Кейптаунского университета». — «Не хотите выпить чаю?» — спрашивает этот человек.

Они вместе сидят в буфете, индус пускается в пространный рассказ о своем исследовании, тема которого — социальный состав публики в театре «Глобус». Хотя его это не особенно интересует, он старается слушать внимательно.

Жизнь разума, размышляет он про себя — вот чему мы себя посвятили, я и эти одинокие странники в недрах Британского музея. Будем ли мы в один прекрасный день вознаграждены? Отступит ли наше одиночество, или интеллектуальная жизнь — сама по себе награда?

7

Суббота, три часа дня. Он сидит в читальном зале с самого открытия, читая «Мистера Шалтая-Болтая» Форда — настолько скучный роман, что он с трудом борется со сном.

Скоро читальный зал закроется, закроют и весь музей. По воскресеньям читальный зал не работает, до следующей субботы он сможет читать, только урывая часок вечером. Стоит ли мучиться до самого закрытия, если он беспрерывно зевает? Да и в любом случае какой в этом смысл? Зачем программисту — если он собирается посвятить свою жизнь программированию — степень магистра искусств по английской литературе? И где же неизвестные шедевры, которые он собирался открыть? «Мистер Шалтай-Болтай» определенно не из их числа. Он закрывает книгу и собирает вещи.

Снаружи уже начинает угасать дневной свет. Он бредет по Грейт-Рассел-стрит к Тоттенхем-Корт-роуд, потом сворачивает на юг, к Чаринг-Кросс. Толпа на тротуаре состоит в основном из молодежи. Строго говоря, он их современник, но он этого не чувствует. Он чувствует себя человеком средних лет, преждевременно состарившимся, одним из тех бледных, истощенных ученых с высоким челом, у которых шелушится кожа при малейшем прикосновении. А в самой глубине, изнутри, он все еще ребенок, не ведающий о своем месте в мире, испуганный, нерешительный. Что он делает в этом огромном холодном городе, где только для того, чтобы выжить, нужно все время крепко держаться, стараясь не упасть?

Книжные магазины на Чаринг-Кросс-роуд открыты до шести. До шести ему есть куда пойти. После этого он будет плыть по течению среди искателей развлечений в субботний вечер. Некоторое время будет следовать за ними, притворяясь, будто тоже ищет развлечений, притворяясь, будто ему есть куда пойти, с кем встретиться, но в конце концов сдастся и поедет на поезде обратно на станцию Арчуэй, к одиночеству в своей комнате.

«Фойлз», книжный магазин, название которого известно в Кейптауне, его разочаровывает. Похвальба, будто в «Фойлз» есть любая опубликованная книга, — явная ложь, и в любом случае продавцы, которые в основном моложе него, не знают, где что найти. Он предпочитает «Диллонз», хотя там книги расставлены на полках без всякой системы. Он старается заходить туда раз в неделю, чтобы посмотреть, что новенького.

Среди журналов, на которые он наткнулся в «Диллонз», есть «Африканский коммунист». Он слышал об «Африканском коммунисте», но на самом деле никогда не видел его, поскольку этот журнал запрещен в Южной Африке. К его удивлению, некоторые авторы оказываются его сверстниками из Кейптауна — из тех однокашников, кто весь день спал, а по вечерам ходил на вечеринки, напивался, жил за родительский счет, проваливался на экзаменах, им требовалось пять лет, чтобы получить степень, на которую полагается три года. И тем не менее здесь были напечатаны их статьи, звучащие авторитетно, об экономике миграционного труда или восстаниях в сельской местности. Где же они взяли время между танцульками, пьянками и гулянками, чтобы узнать о таких вещах?