Который час? Я вдруг почувствовала такую усталость, такую печаль. Я всегда ужасно расстраиваюсь, когда мне напоминают о тех днях.
Остановимся?
Нет, можем продолжить. Осталось не так уж много. Давайте я расскажу вам о моих танцевальных классах, потому что именно там он меня преследовал, этот ваш Кутзее. Тогда, возможно, вы сможете ответить на один мой вопрос. И мы закончим.
В то время я не могла найти достойную работу. Не было профессиональных вакансий для таких, как я, из balet folclorico. В Южной Африке балетные труппы танцевали только «Лебединое озеро» и «Жизель», чтобы доказать, какие они европейские. И я начала работать в студии танца, как уже говорила, преподавая латиноамериканские танцы. Большинство моих учеников были, как их называли, цветными. Днем они работали в магазинах и офисах, а вечером приходили в студию, чтобы научиться последним латиноамериканским танцевальным па. Они мне нравились. Это были милые люди, дружелюбные, приветливые. У них были романтические иллюзии относительно Латинской Америки, особенно Бразилии. В Бразилии много пальм, много пляжей, думали они. Такие люди, как они, чувствовали бы себя там как дома. Я ничего не говорила, чтобы их не разочаровывать.
Каждый месяц был новый набор, такова была система в студии. Никого не выгоняли. До тех пор пока ученик платил, приходилось его обучать. Однажды, когда я пришла на встречу с новым классом, в числе учеников оказался он, и его имя стояло в списке: «Кутзее, Джон».
Не могу описать, как я огорчилась. Одно дело, когда ты балерина, которая выступает перед публикой, и тебя преследуют поклонники. К этому я привыкла. Но теперь все было иначе. Я больше не выступала на сцене, была просто преподавателем и имела право на то, чтобы мне не докучали.
Я не поздоровалась с ним. Мне хотелось, чтобы он сразу увидел, что ему не рады. Он думает, что, если будет передо мной танцевать, лед в моем сердце растает? Какое безумие! Эта затея была тем более безумна, что он не чувствовал танец, у него не было способностей. Я увидела это с первой минуты по его походке. Он был не в ладах с собственным телом. Двигался, словно его тело было лошадью, на которой он скачет, лошадью, которой не нравится всадник и которая сопротивляется ему. Только в Южной Африке мне встречались такие мужчины: скованные, неспособные обучаться. Зачем они приехали в Африку, думала я, в Африку, на родину танца? Им было бы лучше остаться в Голландии, сидеть в своих бухгалтериях и считать деньги холодными пальцами. Я дала урок, за что мне и платили, а когда он закончился, сразу же ушла через черный ход. Мне не хотелось разговаривать с Кутзее. Я надеялась, что он не вернется.
Однако на следующий вечер он снова был там и упорно следовал моим указаниям, выполнял па, которых не чувствовал. Я заметила, что он не пользуется популярностью среди остальных учеников. Они избегали его в качестве партнера. Что до меня, его присутствие в зале портило мне все удовольствие. Я пыталась его не замечать, но он не давал себя игнорировать. Он пожирал меня глазами.
В конце занятия я попросила его задержаться.
— Пожалуйста, прекратите, — сказала я, как только мы остались одни. Он смотрел на меня не возражая, молча. Я чувствовала запах холодного пота, исходивший от его тела. У меня возникло желание ударить его, дать ему хорошую пощечину.
— Прекратите! — сказала я. — Прекратите меня преследовать. Я больше не желаю вас здесь видеть. И перестаньте так на меня смотреть. Не вынуждайте вас унижать.
Я могла бы сказать больше, но боялась потерять контроль над собой и перейти на крик.
После я поговорила с человеком, которому принадлежала студия, — с мистером Андерсоном. В моем классе есть ученик, который мешает другим ученикам, сказала я, пожалуйста, отдайте ему деньги и попросите уйти. Но мистер Андерсон не захотел. Если ученик мешает, вы сами должны положить этому конец, сказал он. Этот человек не делает ничего плохого, сказала я, просто он неприятный. Вы не можете выгнать ученика только за то, что он неприятный, возразил мистер Андерсон. Придумайте что-нибудь другое.
На следующий вечер я снова попросила его остаться. Там негде было поговорить с глазу на глаз, так что пришлось беседовать с ним в коридоре.
— Это моя работа, вы мешаете мне работать, — сказала я. — Уходите. Оставьте меня в покое.
Он не ответил, а протянул руку и дотронулся до моей щеки. Это был первый и единственный раз, когда он до меня дотронулся. Я пришла в ярость и отбросила его руку.
— Это не любовная игра! — прошипела я. — Разве вы не видите, что я питаю к вам отвращение? Оставьте меня в покое и оставьте в покое моего ребенка, или я сообщу о вас в школу!
Это была правда: если бы он не начал забивать голову моей дочери опасным вздором, я бы никогда не пригласила его в наш дом, и он не начал бы меня преследовать. И что вообще делал взрослый мужчина в школе для девочек, Сент-Бонавентуре, которая, как предполагалось, была школой монахинь, хотя ни одной монахини там не было?
Правдой было и то, что я питала к нему отвращение. И не побоялась высказать это. Он заставлял меня питать к нему отвращение.
Но когда я произнесла эти слова — «питаю отвращение», — он уставился на меня в смятении, словно ушам своим не верил: как, женщина, которой он себя предлагает, в самом деле ему отказывает! Он не знал, что делать, точно так же, как не знал на танцполе, что делать со своим телом. Мне доставило удовольствие такое замешательство, такая беспомощность. Он словно бы танцевал передо мной обнаженный, этот человек, который не умел танцевать. Мне хотелось закричать на него. Хотелось избить. Хотелось заплакать.
(Молчание.)
Не такую историю вам хотелось бы услышать, правда? Вам для вашей книги нужна совсем другая история. Вам хотелось услышать о романе между вашим героем и красивой иностранной балериной. Ну что ж, я рассказываю вам правду. Возможно, слишком много правды. Так много, что ей не найдется места в вашей книге. Не знаю. Мне все равно.
Продолжайте. В вашей истории портрет Кутзее выходит не очень-то достойным, не стану отрицать это, но я ничего не буду менять, обещаю.
Не очень достойный, говорите вы. Ну что же, возможно, когда вы влюбляетесь, рискуете потерять собственное достоинство.
(Молчание.)
Я снова пошла к мистеру Андерсону. Уберите этого человека из моего класса, или я уволюсь, заявила я. Посмотрим, что можно сделать, сказал мистер Андерсон. Всем нам приходится справляться с трудными учениками, вы не единственная. Он не трудный, возразила я. Он сумасшедший.
Был ли он сумасшедшим? Не знаю. Но у него определенно была навязчивая идея относительно меня.
На следующий день я пошла в школу дочери, как и предупреждала, и сказала, что хочу видеть директрису. Директриса занята, ответили мне. Я подожду, сказала я. Целый час я ждала в кабинете секретарши. Ни одного приветливого слова. Никаких: «Не хотели бы вы чашечку чая, миссис Нассименто?» Наконец, когда стало ясно, что я не уйду, они капитулировали и позволили встретиться с директрисой.
— Я пришла поговорить с вами об английских уроках моей дочери, — сказала я ей. — Мне бы хотелось, чтобы дочь продолжала эти уроки, но я хочу, чтобы их вел настоящий преподаватель английского, с настоящим дипломом. Если я должна платить больше, я заплачу.
Директриса достала из шкафа папку.
— По мнению мистера Кутзее, Мария Регина делает успехи в английском, — сказала она. — Это подтверждают и другие ее учителя. Так в чем же именно проблема?
— Я не могу сказать вам, в чем проблема, — ответила я. — Просто хочу, чтобы у нее был другой учитель.
Эта директриса была неглупой. Когда выяснилось, что я не могу сказать, в чем проблема, она сразу поняла, в чем именно проблема.
