— …Нет, Вольдемар, мне, пожалуй, уже хватит, не наливай. Так вот, понимаешь, тот мир, который мы называем параллельным, — он не совсем параллельный, он соприкасается с нашим. В принципе это наш же мир, только чуть смещенный в пространстве и времени. Вот верующие видения видят — это ведь оттуда видения. Или НЛО, или барабашки разные, привидения. Все есть, и не надо над этим смеяться.

— Я не смеюсь, — сказал Вольдемар, гоняя вилкой горошину по тарелке. Я просто не верую. Ни в бога, ни в инопланетян, ни в твой параллельный мир. Ну где он, покажи мне его!

— Мы для этого сюда и пришли. Через двадцать минут мы выйдем к реке…

Вольдемар вскинул руку с часами к глазам, стал пьяненько таращиться на стрелки, соображая, видимо, где — часовая, где — минутная. Наконец сообразил:

— Нет, еще двадцать две минуты. — Щелкнул пальцами над головой: Человек!

Официант не спеша, гордо и независимо подходит к нам.

— Человек, повтори. Коньячку два по сто пятьдесят, ну и там, сам знаешь что.

— "Белой лошади" уже нет. Могу предложить…

Вольдемар не дает ему договорить, достает из кармана рубашки деньги, не считая, роняет их веером над столом. Деньги не успевают осесть на скатерть, исчезают под взмахом салфетки официанта. Он теперь не говорит, а воркует:

— "Де воляй", беф-брезе, консоме с профитролями?

— Давай, милый, давай. А еще — на десерт бы чего-нибудь попикантней. Ну там, Машу, Глашу, а?

— Позвоним, подъедут. Хорошие девочки, но цену себе знают.

— Сторгуемся, — Вольдемар откидывается на спинку стула и улыбается, на этот раз мне:

— Вот ведь как! Волшебную ночь обещал мне ты, а получается, что я ее создаю. Ты спрашивал, могу ли я ездить на коне, а коня, то бишь, "Белую лошадь", добыл опять-таки я. Ты что-то там о молодой цыганочке говорил, а я тебе на выбор: хочешь, черненькую, хочешь, беленькую…

Мы сидим в ночном ресторанчике, расположенном за городом, на самом берегу реки. Когда стихает озверевший оркестр и перестают дробить пол танцующие, слышно, как бьет в берег вода. И еще: если оченьочень прислушаться, можно различить удары копыта о гальку. Это Смоль ждет меня.

Официант заставляет закусками стол, Вольдемар сразу же тянется к коньяку и недовольно морщится, услышав мое: "Пора!"

— Куда пора? Еще две… полторы минуты. И потом, неудобно же: приедут дамы, а нас нет. Постой, куда ты? Врешь, ты ведь первым хочешь девочек встретить. Ну черт с тобой, выбирай первым, не возражаю…

Летняя ночь легкая, как вино. Я шагаю вдоль речки по мокрому песку. На песчаной косе, уходящей далеко в воду, меня ждет Всадник.

— Ты почему один? — спрашивает он.

— Я ошибся в друге. Но хватит об этом. Наверное, надо быстрее садиться в седла? Мы ведь рядом с рестораном.

— У тебя сильна инерция страха, — улыбается Всадник — Нас и здесь никто не увидит. А если бы и увидели, какое тебе дело до этого?!

Я сажусь в седло. Бес вселяется в коня, он нетерпеливо перебирает копытами, косит глазом: мол, не пора ли? Порыв ветра срывает с неба звезду, та падает в воду.

Пора.

Я вонзаю шпоры в бока Смоля, и он мчится по степи. Рядом — Всадник. Третий конь, без седока, растворяется в ночи.

Ветер настраивает листву на дубах, как скрипач струны, потому перелесок заполнен музыкой. Откуда такой ветер? Ведь ночью и ветра засыпают.

— Ветер странствий, — услышал мой немой вопрос Всадник. Он едет рядом, стремя в стремя. Луна освещает его лицо. Оно мне знакомо: запавшие глаза, нос с горбинкой, смазанная линия губ. Незнаком лишь шрам на левой щеке, грубый, как корявая чешуя сосновой коры.

— Откуда у вас этот шрам?

— Разве не помнишь? — спрашивает Всадник, и мне на миг становится тревожно. Но это чувство проходит, как только наши лошади поворачивают на чуть заметную лесную тропу. Мы мчимся по ней, ветви царапают лица, хватают за плечи. Вслед хохочет филин, загораются лунной краской деревья.

Мне хорошо. Мне так хорошо, что хочется плакать.

— Это уже параллельный? — кричу я.

Всадник вместо ответа говорит:

— Теперь тебе направо, я буду ждать здесь.

Смоль замирает неожиданно, я едва не вылетаю из седла. Поляна, костер, кибитка, обшитая разноцветными лоскутками. У огня сидит старая цыганка, ворочает угли. Я спрыгиваю на землю и становлюсь напротив нее:

— Заговори меня от беды и пули.

— Ты приходишь сюда второй раз, — не поднимая головы, говорит она. Кем ты хочешь стать в нашей жизни теперь?

— Как и прежде, конокрадом.

— Зачем тебе это, крестовый? Коней уже давно никто не покупает.

— Мне не нужны деньги, я хочу испытать себя. Только пройдя испытание, я смогу понять ваш мир.

— Хорошо, — говорит старуха. — Иди вдоль ручья и встретишь мою дочь, Азу. Она заговорит тебя от беды и пули. Но передай ей, пусть оставит уязвимой твою правую руку.

— Зачем?

— Так надо, крестовый. За все платить надо. И потом, не так страшно потерять руку, как веру. Если ты опять забудешь мои слова, у тебя останется всего одна попытка вернуться в этот мир. Всего одна.

У Азы черные огромные г, лаза и холодные ладошки. Она гладит меня по левой щеке, будто хочет найти там что-то.

— Ты опять пришел к нам? Хочешь узнать, о чем шепчет трава и почем фунт лиха? Желаю тебе непогод

— Чего ты еще пожелаешь, Аза?

— Чтобы ты все-таки стал конокрадом.

— Я украду лучший табун, что есть в этих местах, и приведу его тебе.

Приведу, чего бы это ни стоило.

— Даже руки?

— Чуть не забыл. Мать велела тебе передать…

— Знаю, знаю. Хорошо, что ты вспомнил. Не так страшно потерять руку, как веру.

— Не говори со мной загадками. При чем здесь вера?

— Я отвечу, но сначала ответь ты: зачем приходишь в наш мир?

— Я устал жить в своем. Я хочу мчаться на лошади, я хочу дорог и костров.

— А если лошадь споткнется, дорога пропадет, костер обожжет?

— Пусть лучше так!

— Прошлый раз ты говорил эти же слова, — грустно замечает она. — Но когда пуля должна была обжечь твою щеку…

— Я не помню этого.

— Ты не хочешь этого помнить. Ты видел сегодня твоего двойника, Всадника? Рана досталась ему. Помни: свой долг нельзя оплачивать чужими деньгами. Так велика ли плата — рука за веру?

Вместе с Всадником ужами скользим по высокой траве. Мое тело никогда еще не было таким сильным, каждая мышца дрожит от возбуждения, кипит застоявшаяся кровь. Я, наверное, рожден для этого мира, рожден конокрадом…

— Держись правее, — шепчет Всадник. — Там лучшие скакуны табуна.

Путы режь так, чтоб не поранить им ноги. Держи кинжал.

Я у копыт рослого белого коня. Он по-звериному скалит зубы, и дрожь охватывает его от копыт до холки. Тихо ты, дуралей, не надо бояться меня, я конокрад, твой друг. Я сниму тебе путы, и ты станешь таким же свободным, как и я. Мы будем с тобой выдумывать тропы, и Аза вплетет в твою гриву траву, которая убережет тебя от беды и пули.

Беги, расчесывай гриву гребенкой сосны…

— Нас заметили, — кричит Всадник, прыгая в седло своего коня Спасайся, иначе… иначе…

Смоль рядом. Через мгновение я уже скачу. Поют вокруг пули. Они не страшны мне. Скоро меня и ветру не догнать!

Но петля обвивается вокруг тела и сбрасывает меня с седла. От падения я совсем не чувствую боли. Но слышу, как вскрикивает Всадник.

— Кто ты и откуда?

Что им ответить? Все, как было?

Значит, так. Черт меня дернул в слезливый пакостный день поехать в лес, заплутать там в трех соснах и, как я это довольно часто делал в последнее время, начать проклинать судьбу, никчемную и путаную свою жизнь. Жизнь, скупую на события, сонную, тягучую, в которой вчера равно завтра, и нет просвета для взгляда и мысли… Наверное, я все это говорил слишком громко, потому что человек, вдруг возникший в мокром сером тумане впереди, направился прямо ко мне и, остановившись не напротив, а сбоку, — я было хотел повернуться к нему, но он неправдоподобно быстро, как на киноэкране, ускользнул в сторону и опять замер на линии плеч, — сказал: "Если хочешь… Я жду тебя завтра у реки". Так я получил три попытки для того, чтобы изменить жизнь. В первый раз мне не повезло: мы не успели освободить табун, нас заметили. Мы уходили в степь, и рой пуль жужжал за спиной. Тогда у меня уязвимой была лишь щека, и я почувствовал, что пуля обязательно вопьется в нее, и закричал, и… Но теперь я не повторю ошибки, я не боюсь пули.